Появляется Антон.
— Эдуард, иди с Сафаром, он тебя в баню отведет. Помоешься там спокойно один. Мы договорились с завхозом бани.
Али-Паша, сопя, большим слоном идет рядом по Via Dolorosa. На посту №4 козел спрашивает:
— Куда идете?
— Мыться веду его. Освобождается он.
— Базара нет! — говорит козел.
Сафар вводит меня в баню. Там никого. Два добрых пацана, готовых на тебя хоть всю воду извести, раз завхоз повелел.
— Я пошел, мне краснобирочников вести к оперативникам. Я тебя минут через сорок приду заберу. Мойся, не торопись. — Сафар Али-Паша удаляется.
— А времени сколько? — спрашиваю осужденного банщика — пацана в халате.
— Часы над тобой.
Действительно, часы висят надо мной на стене из деревянных планок. На часах 8.30.
Снимаю одежду. Иду, следуя за пацаном в халате, в мойки. Их три зала по меньшей мере. Один, в сущности, изогнутой буквой «Г».
— Где мыться-то хочешь? — спросил пацан.
— Где можно.
— Везде можно.
— Тогда в душе.
Иду к душам. Выкладываю из пакета принадлежности. Мыло, шампунь. Мочалку. Открываю воду. Вода холодная.
— Сейчас постепенно вода будет теплее. Я только включил. Не торопись. — Пацан уходит.
Напеваю что-то, намыливаюсь. Вода теплеет. Намыливаю голову. Обнаруживаю, что пою по-французски услышанный году в 1982-м на rue des Ecouffes в Париже в 6 часов утра дуэт. Дело было зимой. Раввин из синагоги напротив моих окон шел открывать синагогу и встретил консьержку мадам Сафарьян, армянку. И они запели в темноте, как в оперетте:
Tout va très bien madame la marquise
Tout va très bien, tout va très bien!
Все хорошо, одним словом. Конюшни сгорели, умер маркиз, замок сгорел, а так все хорошо. «A part à ça» — помимо этого.
Мылом трусь, а глаза закрыты, так как голова еще намылена, пусть шампунь разъест грязь.
— Эдик! Эдик! Пойдем! Пойдем быстрее! На воле домоешься. Освобождают тебя. К Хозяину требуют! — Открываю глаза. Передо мной стоит бригадир 51-й бригады Солдатов. И весь трясется даже. — Быстрей, выходи!… Хозяин!… Там журналистов уже понаехало!
Смываю мыло. Влезаю в брюки зэковские. Мокрыми ногами в носки. В туфли. Пакет. Всё в пакет. Зачем-то собирался стирать носки. А, Юрке хотел оставить, у него старые, обтрепанные.
— Пошли! Пошли! — торопит Солдатов.
На ходу заталкиваю полотенце в пакет. Уже по Via Dolorosa идем. Будки. В них козлы. Антон навстречу. «Быстрее! Быстрее. Там уже ждут…» Входим в локалку. В отряд. На моей постели валяются мой тюремный тулуп, свитера, вся рвань, которую я оставил. На кровати висит вешалка с пиджаком. Юрка впихивает в мою сумку все мое старье.
— Зачем? Юра!
— Хозяин приказал. Одевайся быстрей.
Они буквально напяливают на меня рубашку, пиджак, еле задергивают сумку. И волокут из отряда. Выволокли. Стою у крыльца. А они там растерянные. Обнимаю Юрку, хлопаю по спине. Жму протянутые руки. Со мной идет Антон. Сумка тяжелая. В калитку, закупоривая нас, метнулся с той стороны наш майор отрядник Панченко. «Быстрее! Быстрее!» Втроем спешим по Via Dolorosa к зданию администрации. Мимо beau garçon на посту №1. Тот уже ничего не спрашивает.
В администрации хватаюсь за голову, чтобы привычно оставить кепи на полу. Кепи нет. Меня же освобождают.
Через полчаса с длинной бумагой — справка об освобождении — в одной руке и с сумкой — в другой протискиваюсь в узкий коридор. За мной воняют амуницией Хозяин и отрядник. «Сюда в окошко справку!» — поясняет Хозяин и тяжело дышит. Женщина с погонами ставит на мою справку печать. Отворяю какую-то дверь и оказываюсь перед толпой журналистов и национал-большевиков. Мне протягивают открытую бутылку шампанского.
Так я покинул земли носорога Егузея. Где цветут монашеские розы, летает на закате Симон Маг и живет девочка-демон.
