Его пробудили мушкетные выстрелы. Он вспомнил, где находится, и разом понял, что происходит. Тело прижималось к земле, подчиняясь животным инстинктам. Не поднимаясь, он выполз на вершину холма.
Значит, те рассказы не были пустыми слухами. Натаниэль ошеломленно смотрел вниз. Всадники пробирались сквозь высокий вереек, поднявшись на стременах и тыча лошадей шпорами. Пехотинцы, которых было намного больше, чем верховых, уже рассыпались по всей общине. Они сгоняли вместе женщин и детей и угрожали мушкетами упрямящимся мужчинам.
Конечно, слышались и протесты диггеров, и сердитые окрики солдат; но нельзя было сказать, чтобы солдатам пришлось прибегнуть к насилию. Большинство жителей общины давно покорились судьбе, еще когда отправились через всю страну к бесплодному клочку земли на обрывистом берегу. И мужчины, и женщины, и дети — все они принесли сюда бремя своих несчастий вместе с жалкими пожитками. Между опустевшими хижинами стояли запряженные лошадьми повозки, в которые солдаты собирали топоры и косы. Тони Корбет затеял с толстым сержантом тщетный спор из-за своего топора. Натаниэль был слишком далеко, чтобы расслышать их, но он видел протестующие жесты Корбета.
Значит, мелкопоместные дворяне все-таки добились своего. Они направили армию против общины земледельцев, существование которой не отвечало их интересам. Недаром сердца солдат спокойно бились под тусклыми кирасами — перед ними не было достойного противника. Маленькая босоногая девочка оказалась слишком близко к лошадям, испугалась и заплакала. Марджери, еще крепкая семидесятилетняя старуха, упала и, скорчившись, осталась лежать в песке, словно ожидала удара сапогом.
Натаниэля охватило бессильное бешенство. Он изо всех сил постарался овладеть собой.
Сейчас самым важным было не удариться в паническое бегство. Он заставил себя мыслить ясно. Там, в хижине, оставались рисунки и ценные инструменты, которые обязательно надо было забрать. Натаниэль подумал, что его выговор и манеры на сей раз могут сослужить ему хорошую службу, когда он обратится к офицеру. Но, с другой стороны, кто-нибудь из диггеров может решить, что его подозрения подтвердились, и при первом же удобном случае обрушит на художника всю ярость — как свою, так и остальных. Взгляд Натаниэля скользил по пустоши. Она кишела солдатами — мундиров там было несравнимо больше, чем простых одежд. Томаса нигде не было видно, так же, как и родителей больной девочки. Ох, да ведь если их всех сейчас изобьют и вышвырнут отсюда, малышка почти наверняка погибнет!
Он решил все-таки сойти вниз, представиться достойным образом кому-нибудь из офицеров и, получив позволение, спокойно собрать свои вещи. Возможно, если он сумеет показать, что является джентльменом, его не оставят здесь на произвол диггеров.
Он лихорадочно собрал то, что было у него с собой: кисти, палитру, коробку с красками. Книгу он бросил в сторону, но неоконченный пейзаж и портрет Томаса, немного подумав, взял с собой. Он начал спускаться, стараясь пригибаться как можно ниже, чтобы какой-нибудь не в меру зоркий солдат не выстрелил в мелькнувшую в кустах голову. Натаниэль понимал, что взгляд, которым солдаты смотрят на этот мир, таит в себе немалую опасность для всех остальных.
На середине спуска он приостановился и вытянул шею, ища взглядом офицера с как можно более великодушным лицом.
И увидел Томаса с чем-то белым в руках.
Натаниэль присмотрелся и узнал листы с памфлетами. Томас размахивал ими перед двумя мушкетерами, словно гербовыми приказами, подтверждающими права диггеров. Слов Томаса Натаниэль не слышал, однако легко мог вообразить их: страстный призыв к братству и гимн свободе — в твердолобых головах солдат это должно было звучать призывом к бунту. Один из них выхватил из рук аптекаря памфлеты, швырнул на землю и принялся топтать. Натаниэль с болью увидел, какое замешательство появилось на лице Томаса, когда все его красноречие разбилось о направленную на него сталь и враждебные взгляды солдат. Вдруг за хижинами одна из лошадей, заржав, взвилась на дыбы, и не ожидавший этого всадник свалился наземь. Тут же из зарослей вереска выскочили три диггера с палками (Натаниэль не узнал их) и с мстительными криками набросились на упавшего солдата.
Более всего Натаниэль опасался чего-либо подобного. Разъяренные нападением солдаты схватились за мечи, несколько из них сразу кинулись на защиту своего товарища. Тем временем Томас, стоявший спиной к этой сцене, продолжал настойчиво доказывать что-то тем двум мушкетерам. Похоже, те расценили его слова как злонамеренное препятствование властям: один из них грубо, с силой оттолкнул молодого аптекаря. Томас отшатнулся назад, взмахнув руками (словно посылал проклятие), и солдаты без всяких дальнейших разговоров сбили его с ног прикладами мушкетов.
Вскрикнув, Натаниэль бросился в заросли. Шипы дрока царапали его лицо и руки. На бегу он услышал топот солдат на той стороне холма и стал ломиться сквозь кустарник еще отчаянней. Когда до выхода на открытую равнину было уже совсем немного, он остановился, перевел дыхание и лишь сейчас почувствовал сильный запах дыма и понял, что он означает.
Солдаты жгли хижины.
Надежда спасти свои вещи оставила его. Рисунки, изображавшие жизнь и труд диггеров, неотправленные письма к брату, в которых он описывал общину, — все это пропало. Свидетельств тому, как он пытался обрести новую жизнь, у него больше не было.
Натаниэль выбрался из зарослей. Судя по доносившимся с другой стороны холма звукам, стычка солдат с диггерами становилась все ожесточенней. Натаниэль бросился бежать на север, подальше от всего этого. Он был перепуган и понимал это. В голове крутились четыре слова — Итогmortisconturbatme[63], — и он бежал сквозь спутанный вереск, непрерывно повторяя про себя эти слова. Дважды он падал, запутавшись ногой в сплетении вересковых ветвей. Упав во второй раз, он не стал подниматься. Притаившись точно птица, он вслушивался в доносящиеся крики женщин и ржание коней. Перед глазами снова встала сцена: Томас, падающий под ударом прикладов. Но и гнев на солдат, и боль за друга не смогли вытеснить страх. Напрасно, все напрасно. Дрожа всем телом, он пополз на четвереньках. Трус, подумал он о себе. Трус, передвигающийся по-животному, ползущий в поисках хоть какого-нибудь укрытия.
Каким же тщеславным и легкомысленным глупцом он был! Он отправился сюда, поддавшись порыву чувств, когда оказалось, что отец почти ничего не оставил ему в наследство. И все это время гнал прочь мысли о завтрашнем дне. Высокомерное раздражение и обида притупили его природное чутье, и лишь сейчас он понял, что жизнь в общине, среди диггеров, может стать для него позорным клеймом на всю жизнь. И не только для него, для всей его семьи.
А как же занятия искусством? Как же ему теперь быть? Он попытался рассуждать взвешенно и здраво. Когда он уезжал, среди его лондонских знакомых никому не было дела до того, куда он направлялся, тем более кругом царили такие беспорядки. Да — в Лондон. Там его не найдут.
