В ночь на 7 января 1988 года в ущелье, которое обороняли роты десантников, был переброшен из Пакистана отряд «черных аистов» — отборное, особое подразделение исламских фанатиков. Численность: по некоторым данным, 250–300 человек. Были одеты в черную униформу, черные чалмы и каски. Вооружение: автоматическое стрелковое оружие, гранатометы, горные минометы. С ними находились западные военные советники: окровавленную куртку одного из них с опознавательными знаками бундесвера наутро обнаружат в числе прочих трофеев. Задача: любой ценой сбить советский пост с безымянной господствующей высоты, обозначенной на картах пометкой «3234», а затем — нанести удар по дороге Гардез — Хост. Итак.
Из донесения майора Н. Самусева:
«7.01.88 г. мятежники открыли массированный огонь из реактивных установок, минометов и безоткатных орудий, выпустив в общей сложности около 450 снарядов по высоте 3234, на которой располагались позиции взвода старшего лейтенанта Гагарина Ю. В. из 9-й парашютно-десантной роты.
С 15.30 до 16.10 мятежники перенесли огонь на блок управления роты. В то же время по высоте 3234 открыли огонь с трех направлений 5 гранатометов, 1 безоткатное орудие, 3–4 пулемета и большое количество стрелкового оружия. Группа мятежников, пользуясь мертвым пространством на подступах к высоте, бросилась в атаку под прикрытием массированного огня. Их взаимодействие осуществлялось по рации, атака началась криком: „Русс, сдавайся, Москау капут!“
Первым открыл огонь наблюдатель, командир пулеметного расчета гвардии младший сержант Александров В. А., дав возможность взводу занять позиции согласно боевому порядку. Первая атака мятежников была отбита к 17.00. Вызывая огонь артиллерии вплотную к позициям десантников, корректировщик старший лейтенант Бабенко И. П. подавил огневое воздействие противника с двух направлений. Старший лейтенант Гагарин Ю. В. умело руководил боем, проявляя мужество, героизм и незаурядное хладнокровие.
Атака была отражена взводом в количестве 15 человек. Противник потерял в ней до 15 человек убитыми, около 30 ранеными. Во взводе был легко ранен младший сержант Борисов, однако он отказался покинуть высоту, остался на позиции…»
Востротину, который находился в те часы в нескольких километрах от высоты 3234 на командном пункте, наверняка не раз приходила в голову мысль пробиться на ту высоту самому. «Делай, как я!» — его принцип. Но в этой ситуации он был неприменим. Сейчас были нужнее его знания и опыт на командном пункте, чем ствол его автомата на высоте 3234. И потому с той минуты, когда начался страшный бой, он не отходил от рации, принимая решения, от которых зависела жизнь или смерть людей. Временами срывался на крик. Нервничал, курил сигарету за сигаретой. Посылать на смерть труднее, чем идти под пули самому, — эта истина известна каждому воевавшему командиру…
О выполнении своей первой боевой задачи на афганской земле старший лейтенант Валерий Востротин доложил 27 декабря 1979 года. За его спиной, за спиной его роты стоял, освещенный прожекторами, президентский дворец Тадж-Бек, теперь более известный как дворец Амина, а на взлетно-посадочной полосе кабульского аэродрома еще только начиналась высадка советских подразделений. Только начиналась война. Для него она началась раньше.
«Когда-нибудь о вас будут говорить, как о героях Испании, — так сказал ему командир полка в Фергане, вызвав вечером к себе в кабинет. — Приказываю к утру сформировать отборную роту, только лучших, только добровольцев».
Куда, зачем — об этом не было сказано ни слова.
После отбоя старший лейтенант пошел по казармам — выбирать. Оружие, технику, обмундирование наутро выдали новейшее, «с иголочки». И только через три недели, за несколько часов до посадки в самолеты, объявили: цель — Афганистан. В ночь на 1 декабря 1979 года парашютно-десантная рота старшего лейтенанта Валерия Востротина уже высаживалась на баграмском аэродроме, переодевалась в афганскую форму, специально сшитую для них в Ташкенте.
— Вспомнить, как до Кабула шли, — смех один. Кто застрял, кто в кювет слетел, в городе вообще все к чертям растерялись. Я остановил машину, вылез на башню, закурил. Ну, думаю, трибунала теперь не миновать! Вытащил ракетницу — не аукать же, и минут через сорок собрал ракетами всех до одного. Слава богу, советник какой-то проезжал мимо, подсказал дорогу.
Президентский дворец на горе стоит, его прожекторами подсвечивают, — здорово смотрелся! Как будто в воздухе висел. Нас встретил там командир «мусульманского» батальона, был такой в охране дворца — из наших, советских, только в афганской форме. Ну и вот, в ночь на 27 декабря вызвал нас всех начальник какой-то, я толком и не знаю, кто.
— Есть точные данные о том, что Хафизулла Амин — агент ЦРУ, — сказал он. — Наша задача — не выпустить его из дворца. Залп «Шилки»[17]— начало штурма.
А потом — все, как в кино про войну. Разлил по глотку, выпили за победу. О том, что тогда произошло, начали задумываться только много позже.
Задача моей роте — подавить сопротивление афганских подразделений, которые охраняли дворец. Когда выходили на рубеж, споткнулись об афганский батальон, человек пятьсот в нем было, наверное. Они сопротивлялись поначалу, но недолго. Кого тут же положили, кого в плен взяли. К двадцати трем ноль-ноль я доложил: батальон разгромлен. Потом танки пошли на нас — тоже численностью около батальона. Что мы чувствовали тогда? Да ничего особенного, даже интересно было — по-мальчишески. Это ведь первый бой в жизни! Я еще в училище все представлял себе: как оно будет, не дрогнет рука? Вроде не дрогнула… Правда, у меня в роте трое погибли, одного ранило.
Я гранатометчиков вперед выдвинул, сам на бээмдэшку сел и — в атаку. Через полчаса батальон сдался. А спецназовцы тем временем на штурм дворца пошли.
Какое-то время проходит, смотрю — идут на нас в атаку родные воздушно-десантные войска, которые, оказывается, ночью высадились в Кабуле! Мы о них ничего не знали, они о нас — тем более. Никого винить тут нельзя: мы все ведь в афганской форме. У нас, правда, были белые повязки, но они, во-первых, к утру стали серыми от пыли, копоти и грязи. Во-вторых, никто про эти белые повязки не знал, кроме нас самих. В общем, часа два десантники по нам палили, хоть мы и матерились по-русски. Ну, их понять можно: перед ними — афганцы, хоть и матерятся. А вдруг провокация? Но потом разобрались, конечно.
Утром подходит ко мне капитан[18]— один из тех, кто сам дворец брал. А мы ночью захватили склад с немецкими касками. Бог его знает, с каких еще времен остались. Так что я в немецкой каске, в афганской форме и на трофейном «уазике»… Покурили. Спецназовцы были вооружены обычным нашим вооружением: бронежилеты, автоматы, гранаты. Только вот ножи у них были диковинные, а любой десантник любит холодное оружие. Я все к его ножу и присматривался. Он мне говорит: «Махнемся?» И мы поменялись. Он мне свой нож отдал, а я ему — «Волгу» из аминовского гаража. Я понимал, конечно, что в Союз он ее не вывезет, но хоть, думаю, по Кабулу поездит. Нам-то казалось тогда, что это как в кино: победителям положено курить трофейные сигареты и пить немецкий шнапс! Оказалось, ничего подобного, нам быстро все объяснили: «Подлецы, мародеры, десант опозорили!» Меня даже под трибунал грозили отдать за мародерство, хоть на тот момент я и был единственным обстрелянным командиром роты во всех воздушно-десантных войсках. Мы, когда в Баграм вернулись, все трофеи сложили в штабе, от них через час только и осталось, что три литра спирта и американские сухпайки. А до Нового года — всего два часа. Ну, мы и напились с горя…
