К счастью, сокращения Маши не коснулись – приняли во внимание, что давно работает. А Вадик, чтобы им сводить концы с концами, устроился еще и в кооператив по ремонту автомобилей. К основной работе его особенно не привлекали и терпели его отлучки – а как иначе, если денег не давали уже с зимы? Вот и перебивались Маша с Вадиком как могли, благо урожая с огорода никто не отменял, и картошка, счастливо не подверженная инфляции, росла на нем так же, как при Сталине и Брежневе. Только Маше, которой уже перевалило за шестьдесят, намного труднее было ее обихаживать, вскапывать-полоть…
Так они с Вадиком продержались два года.
Светлую радость Маше доставило известие, что с окончанием советской власти, которую Маша в целом любила, без работы и положения осталась ее врагиня Зойка, эта Володечкина «жена». Помыкавшись на одной, маленькой и неустойчивой, мужниной зарплате втроем, Зойка стала челноком.
– … Это как же?! – опешила Маша, когда услышала новость от Вадика.
– А так. Она еще с двумя женщинами ездит в Польшу…
– Куда-куда?! – еще больше испугалась Маша, для которой даже братская социалистическая Болгария была страшной заграницей, полной коварных шпионов и кровожадных диверсантов.
– В Польшу… Набирают там сумками всякую дребедень типа блузок, колготок и едут назад. Продают на рынке. Вроде у них сейчас полегчало с деньжатами-то.
Маша догадывалась, что Вадик втихаря от нее помогает семье брата, и очень переживала, что эти его «жена» и «дочь» объедают несчастного Володечку. Ну вот, хоть теперь польза от «этой»… Только не блузками она торгует, ой нет… Не блузками!
А со временем Маша стала замечать, что Вадик вроде бы стал отходить от этой своей любовной тоски, прикупил пару ярких рубашек, красную с синим дутую майским шариком куртку. Стал чаще задерживаться на работе или отлучаться по вечерам. Шел ему уже тридцать третий год, а выглядел он мальчишкой. Что значит, при маме-то живет, на всем готовом… Все мальчик да мальчик… То, что сын всерьез загуляет, женится, Маша уже почти не опасалась – невест приличных и так не шибко было, а уж сейчас перевелись вовсе. Либо незамужние да вдрызг потасканные – клейма ставить негде, либо разведенки с детьми – содержи вот их, чужих, кому надо…
А «красотка» Феоктистова с предприятия уволилась – заработки ее, видите ли, не устраивали. Ну, такая где угодно пристроится. А нам только лучше.
Весь девяносто третий год Маша ходила на завод скорее для развлечения. Управление почти опустело, цеха большей частью стояли. Народу теперь через вахту ходило мало, и Маша вспомнила давнее деревенское развлечение – по вечерам вязать носки из грубой домашней шерсти, которая осталась еще от матери и хранилась в холодном подполе, подальше от прожорливой моли. Пальцы быстро вспомнили, как поддевать спицами нитку, и Маша рьяно принялась вязать носки и тут же в окошко их продавать. Ничего, брали Машину продукцию редкие посетители, шоферы, приезжавшие на завод, подкидывая Маше немного деньжат. Работали они теперь по двенадцать часов – по ночам вахтеры уже не требовались, и платить кому-то «ночные» руководство не хотело, экономило. Так что Маша всегда теперь ночевала дома, присматривая, чтобы не гулял по бабам Вадик. А он и не гулял. Зачем ему? Ему хорошо и с мамой. Сыт, обстиран, любим. Что еще надо?
Умиротворенное Машино настроение, добившейся самого главного – оставить при себе хоть одного сына, – не могли нарушить даже жуткие новости, которые они смотрели по купленному недавно цветному телевизору. Рэкеты, какие-то захваты, бандиты, свободно гуляющие по улицам. И вот оказалось, рано, рано Маша сомлела, расслабилась… За сыном-то, вышло, еще больше пригляду требовалось, чем за дочкой, чтоб в подоле не принесла.
Как-то давно страдавшей сердцем Маше понадобилось выправить себе бесплатный рецепт. Уж больно дороги были импортные лекарства, а эти весенние скачки погоды давались ей все тяжелее. Вот она и поехала в горбольницу, сидеть в длиннющей очереди и, слушая чужие жалобы, надеяться, что кто-то, кому не повезло быть за ней, выслушает ее стенания.
Вывалилась Маша из поликлиники уже во второй половине дня, усталая, хоть ничего и не делала, голодная, потому что ничего не ела почти девять часов, и поплелась к автобусной остановке. Проезжая по вытаивавшему из грязного снега городу, Маша увидела… Аж привскочила, когда увидела! По противоположной стороне улицы шел не спеша и, кажется, даже улыбаясь Вадик в своей сине-красной куртке-дутыше, а рядом с ним вполне довольная своим спутником, собой и весенней погодой вышагивала… Галька Феоктистова!
Маша словно иголка, влекомая магнитом, расталкивая редких пассажиров, машинально отругиваясь, ринулась в конец салона, чтобы не упустить из виду, разглядеть получше парочку. Убедиться тут же, что не Вадик это вовсе и даже не проклятущая Феоктистова, возникшая из небытия, чтобы разлучить ее с сыночкой!.. Но торцовое окно было еще грязнее салонных, да и автобус на месте не стоял, так что гуляющие быстро уменьшались, исчезли и разглядеть их не было никакой возможности. Тут, к счастью, автобус подошел к остановке, и Маша, лавиной обрушившись на желавших войти, вылетела наружу. И откуда силы взялись домчаться, презирая недомогание, до того места, где она видела сине-красный пузырь!
Задыхаясь, Маша остановилась, вглядываясь в противоположную строну неширокой улицы. Броситься бы сейчас на эту сыкуху Феоктистову! Расчесать в кровавые лохмотья ее черную рожу, выцарапать наглые глазенки! Что теперь Маше кто может сделать, а? Все рухнуло, порядков, законов никаких нет… Никто ничего Маше не сделает.
Она стояла, ожидая, что чуть поубавится машин, сновавших по улице, но они шныркали туда-сюда с завидной резвостью, и перебежать улицу на больных ногах ей, старой и толстой, вряд ли удалось бы… А погибнуть теперь, когда сынуля находился в жуткой опасности, – нет! Маша не могла себе такого позволить.
– Вы, бабуля, на переход бы прошли, – заметил ей какой-то мужик, проходя мимо.
– Сам бы ты на… пошел! – огрызнулась Маша. – Бабуля я ему…
– Сама бы ты под бульдозер пошла, старая кошелка! – услышала Маша уже краем уха, потому что, все же улучив момент, засеменила через улицу под визг тормозов, брань водителей и грязные брызги в лицо.
На этом пути ее ничто не могло остановить. Она будет бороться до конца!
Но неужели никогда так и не отступит от нее эта беда: потеряв старшего, отдать младшего сына какой-то размалеванной шалаве?
Перебежав улицу, Маша остановилась, чтобы отдышаться и сообразить, куда идти – вперед, назад? Где сейчас может находиться эта парочка, в которой она заподозрила Вадика и Феоктистову?
Ничего не придумав, Маша поковыляла вперед, наудачу. И ведь помог Господь на ее праведном пути!..
Словно поджидая ее, парочка стояла в стороне от пешеходов, у витрины цветочного магазина, и мило так беседовала. Да, это были Вадик и Галька. Только сейчас эта вертихвостка была не в мехах, а в кожаном красном полупальто, и волосы у нее были выкрашены в рыжеватый цвет. Ни в жизнь бы Маша ни пальто такого не надела, ни волос бы так не покрасила! Где ж глаза-то у Вадьки, а? Ведь вылитая проститутка!
