– Да я же… того… – замялся Волькша. Топором он прежде махал только, когда лес рубил или помогал отцу плотничать. А щита отродясь в руках не держал. Была возможность на княжеском дворе попробовать, да только он тогда все больше по думской части бегал и на дворе детинца с бранным железом не баловался. Им как-то все больше Олькша забавлялся. Так может оно и складно выйдет, буде Волькша задумает приятеля нахрапом вызволять. Какое-никакое, а будет у Рыжего Люта оружие. Для себя же Волькша загодя положил в кошель Родной Земли да за пазуху спрятал.
– Мы вернемся завтра перед закатом, – в который раз повторил Хрольф, точно сомневаясь в том, что венед верил его слову. Может, он и сам себе не верил, а, может, все же какая-то струнка ныла в его сердце при мысли о том, что он оставляет свою русь в одиночестве на чужом берегу.
Поблагодарив Хрольфа и манскап за вспоможение, Волькша ступил на землю Волина.
Только-только начало вечереть, так что в Винету, до которой, как сказал шеппарь, было рукой подать, он должен был придти еще засветло.
Винета оказался не простым городцом вроде Ладони, а торжищем. Знатным. Красивым. С обильными торговыми рядами и множеством пристаней. Всякий купец или гость возвращаясь из верховий Одры прежде чем выйти по протокам в море непременно останавливался здесь хотя бы на день.
Как же это Ларсу удалось обложить данью эдакий городище? Нет у них что ли своей торговой дружины с воеводою? Вон, хоть и мал Торжок, что на речке Тверце, а и там не забалуешь. Найдется кому вора да смутьяна за рога и в правила поставить. А в Винете что же? Уже ли полторы-две сотни варягов, – больше Уппландский ярл сюда не приводил, могут на все это великолепие пясть[145]свою наложить?
Выходило, что так оно и было. Не даром же говаривали на Бирке, что тутошние языки никак друг с другом столковаться не могу. А ведь навряд ли их на Волине больше, чем в Гардарике, где кроме венедских говоров только водьских наречий не меньше десятка, так ведь еще и сумь с карелою.
На входе в городец Волькша опешил. Стена вокруг торжища была добрая, с три человеческих роста, а вот ворот в частоколе не было. То есть их не было на положенном месте. Случись что, так оборону города и запереть нечем. Разве же это порядок? И куда только городские старшины смотрят? Впрочем, новые, из цельных стволов сколоченные створки обнаружились внутри города недалеко створа. Не сегодня-завтра их поставят в петли и все будет чин по чину.
Дома в Винете были, пожалуй, не такие большие, как у свеев, зато казались светлее и радостнее. Некоторые жилища были крыты дерном, но, в основном, по венедскому обычаю, – дранкой, а то и вовсе глиняными черепками.
Никто не обратил внимания на щуплого путника, вооруженного плохеньким ратным топором и старым варяжским щитом. Никто не спросил его за какой надобностью явился он сюда. Торжище – оно торжище и есть. Не будет гостей, не будет и торговли.
Пройдя через ряды лавок, Волькша свернул на улочку и постучался в первый же дом. Если бы ему задали вопрос, зачем он это делает, что он ищет в этом доме, Волкан не нашел бы что ответить. Он поступал так, как подсказывала ему Макошь, а ее блажь разумом не осилить.
Дверь открыл мрачный, как сон камня, человек и безмолвно уставился на пришлеца.
Волькша уже открыл рот, чтобы поприветствовать хозяина дома, но осекся, и не потому, что не знал, что сказать, а потому, что лицо винедца показалось ему знакомым.
Годинович вгляделся и невольно заулыбался.
Да! Конечно! На Масляной неделе Волкан не раз помогал этому человеку, толмача с фалийского на прочие языки ярмарки. Его звали… Альферт. И он точно был с Одры! Вот это встреча! Одна беда, весной на Ильменьском торжище не было гостя улыбчивее и смешливее, чем фалиец, а двери Волькше отворил человек-туча. Может статься, это его брат?
– Guten Abend, Herr Alvert,[146]– не очень уверенно произнес Годинович.
Человек в дверях удивленно поднял брови, в свою очередь всмотрелся в лицо парнишки, и на несколько мгновений к нему вернулась знакомая приветливая улыбка.
– И тебе добрый вечер. Ты ведь… сын Готтина… Варглоб, да?
– Да, Херр Альферт, это я, – несказанно обрадовался Волькша.
Вот ведь Макошь, вот затейница!
– Заходи. Я рад принимать у себя в доме сына моего друга, – сказал хозяин, пропуская Годиновича внутрь.
Улыбка опять стерлась с его лица, но теперь оно казалось скорее печальным и озабоченным, чем мрачным.
В горнице с очагом, где вкусно пахло едой, Волькша узрел дородную фрау – хозяйку дома, молодца на пару лет старше себя и трех девчонок от двенадцати до пяти лет отроду. Фёйлены дули губки и старательно делали вид, что помогают матери, а юноша бросив на Волькшу взгляд полный тоски, отвернулся к огню.
– Да, не в лучший час пришел ты в мой дом… – вздохнул Херр Альферт и тем ни менее представил: – Рудгер, девочки, Магда, это Варглоб, сын Готтина-толмача с далекого Ильмень-озера. Я вам о нем рассказывал. Очень способный и учтивый юноша. Он очень помог мне в этом году, когда я торговал там меха для…
На последних словах его голос упал, а сам он уставился на огонь точь-в-точь, как его сын.
– Может быть, мне лучше уйти, Херр Альферт, – предложил Волькша, чувствуя, что и правда явился в этот дом не вовремя. Тень большого горя колыхалась в каждом углу обеденной горницы.
– Нет, Варглоб, – спохватился хозяин: – Даже и не думай. Ты не взял с меня мзды на торжище, так что я твой должник. Раздели еду и кров с моей семьей. Хорошо?
– Хорошо, Херр Альферт, – согласился Волькша, поскольку понятия не имел куда он пойдет, если и правда покинет этот дом.
Венед с волнением ожидал расспросов. Если у него и были какие-то задумки на разговор с незнакомым жителем Винеты, но к встрече со старым знакомцем своего отца он был не готов. Однако время шло, а Альферт ни словом не полюбопытствовал, что привело Волькшу к дверям его дома.
Когда опустошенные взгляды семейства, печальные вздохи и ответы невпопад стали невыносимы, Годинович собрал в кулак все свое красноречие и начал выяснять, что же случилось в доме весельчака Альферта.
Купец долго отнекивался, но потом все же поддался на уговоры Волькши и поведал свою беду.
Хотя вряд ли это было только его несчастьем. Так или иначе это касалось всей Винеты.
Как и злословили на Бирке, по Волину испокон века гуляли междоусобицы. Сосед гневался на соседа. Поножовщина была на острове столь обыденным делом, что о ней даже никто и не судачил. И все по тому, что ругии и турпилинги жившие здесь с незапамятных времен были недовольны появлением в этих краях венедов хижанского и лютического племен. Впрочем, и сами германцы были не прочь побиться друг с другом на ножах. Все понимали, что никому нет пользы в этих сварах, но продолжали браниться.
