#64Москва17 июня 2009 года
Ему очень понравилась пресс-конференция министра внутренних дел. Он смотрел ее по телевизору и внутренне торжествовал – значит, не ошибся. Значит, делая ставку почти вслепую, он выбрал единственную верную карту, единственного надежного и самого могущественного в этой ситуации союзника.
В какой-то момент, правда, его кольнуло – ведь этот человек теперь тоже обречен. Его дни тоже сочтены. Никто из посвященных в тайну «золотого дела» не протянул и года. Никто, кроме него. Он часто пытался спросить у самого себя: почему все именно так, – но не находил ответа. Разыгрывая свою собственную партию, он понимал, что сам всего лишь пешка в чьей-то очень крупной игре. И если для себя он уже давно все решил – осознал, ради чего все это, то мотив неизвестного ему и самого сильного игрока оставался тайной за семью печатями. Было лишь подозрение, что, когда карты, наконец, откроются, будет слишком поздно, и прозрение не принесет радости.
По большому счету, он больше не управлял ситуацией, а мог лишь наблюдать за ней с почтительного расстояния.
В его «списке добрых дел» оставались незачеркнутыми лишь две строчки, причем последняя – под большим вопросом. Время покажет, наверное. А пока… Пока он заканчивал писать. Где-то здесь, на двадцатой странице, пора было ставить точку. Он еще несколько раз пробежал по диагонали готовый текст, поправил несколько слов. Сверился с визиткой, набрал адрес электронной почты, отправил письмо. Отформатировав жесткий диск компьютера, он выломал его из корпуса, отнес на балкон, положил на бетонный пол и несколько минут методично бил тяжелым ботинком. Собрав осколки в эмалированную кастрюлю, обильно полил водкой и поднес зажигалку. Отвратительный запах горящего пластика заполнил все вокруг.
На другом конце Москвы «Outlook» издал противный звук, сообщив о поступлении почты. Белобрысый мужчина лет тридцати пяти в очках в тонкой стальной оправе лениво открыл письмо, подумал, что адрес отправителя ему незнаком, но все равно – распаковал вложение и пробежал первые строк сорок. Выражение его лица постепенно менялось. Мужчине показалось, что у него запотели очки, и он даже протер их краешком майки, на которой было нарисовано лицо российского президента. Прищурившись, он еще несколько минут со все возрастающим удивлением и вниманием смотрел в монитор, потом резко вскочил, убежал на кухню. Вернувшись с чашкой кофе и зажженной сигаретой, он устроился поудобнее и начал читать заново. Его русский был весьма хорош, но далек от совершенства. Пару раз пришлось даже заглянуть в словарь. Много часов спустя, когда в Москве была уже глубокая ночь, Терри Уотсон, глава российского бюро «Нью-Йорк тайме», позвонил главному редактору и сообщил, что прилетит ближайшим рейсом. Есть разговор, который не терпит. Срочный, очень срочный разговор. Главный редактор пытался задавать вопросы, но смог выудить из Терри лишь загадочную фразу: «Мы взорвем этот чертов мир, но в процессе умрем сами, если не передумаем, конечно».
#65Москва, Неглинная улица, главное здание Центробанка России24 июня 2009 года
Зампред Центробанка меланхолично перекладывал документы на рабочем столе из одной стопки в другую. У него было невероятно много дел – нужно готовиться к очередному раунду международных переговоров, нужно разбираться с сотнями внутренних вопросов – но голова категорически отказывалась работать. Прошло уже несколько дней, но он так и не принял для себя никакого решения. Какая-то часть его сознания кричала, даже орала – забудь об этом навсегда. Другая – строго приказывала принять предложение Узбека.
Он в очередной раз взвешивал все «за» и «против». С одной стороны, если расследование пойдет достаточно быстро и в нужном направлении, у главы МВД есть неплохие шансы. Нет, конечно, человек с таким лицом и такой фамилией никогда (ну, по крайней мере, в ближайшие лет двадцать) не станет президентом России. С другой – превратиться в одного из самых влиятельных людей государства он может уже завтра. Есть лишь одно «но» – время. Прав будет тот, кто успеет первым. Поэтому, с одной стороны, нельзя медлить. С другой, с другой… А черт его знает!
Финансист в бессилии пнул ногой массивную тумбу под письменным столом. На сегодняшний вечер у него были назначены две встречи – плановое интервью для «Нью-Йорк тайме», о котором американцы просили еще несколько месяцев назад, а потом – ближе к ночи – очередная встреча с Худойбердыевым. Ехать на нее без четкого решения не имело смысла, просить перенести – и вовсе глупо. Министр может решить, что Зимин задумал какую-то свою игру, а что будет тогда – лучше и не думать. Узбек сам себя загнал в угол, он сейчас опаснее дикого голодного медведя. За свою жизнь, за свою правду, за свои цели он будет убивать. Если охотники не опередят.
От всех этих мыслей Борису стало нестерпимо тоскливо. Он оказался настоящим заложником ситуации, а выхода не видел.
– Ладно, – сказал финансист вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. – Будь что будет.
Звонок секретаря вывел его из задумчивости. В приемной ждал Терри Уотсон. Зимин пригласил американца в комнату отдыха, расположенную сразу за кабинетом. Мужчины были знакомы уже давно – десятки раз встречались на международных форумах, общались здесь, в России. Зимину нравился этот журналист – компетентный, сдержанный, остроумный, он всегда схватывал самую суть, умел правильно построить и вести беседу, а главное, в отличие от многих западников, Уотсон не был оголтелым критиком всего российского. Он соглашался с тем, что реанимировать экономику и вывести ее на принципиально иной уровень одними лишь политическими заявлениями просто невозможно, понимал, что нынешний Кабинет министров на верном пути, а экономический блок, при прочих равных, нельзя назвать слабым. В стране усиливалось то, что многие политические обозреватели называли давно подзабытым словечком «реакция», но это касалось, в первую очередь, внутренней политики и силовых ведомств. В экономике и в самом деле царила свобода. Об этом писал господин Уотсон, и Зимин был благодарен: так уж устроен западный мир, что порой одна заметка в авторитетной газете стоит больше, чем многолетняя напряженная работа целой страны.
Борис и Терри уже давно были на «ты». Зимин предложил рюмку коньяка. Журналист согласился, скорее, из вежливости. Он сегодня как-то скован, заметил Зимин. Такое ощущение, что американец пребывает в нерешимости, хочет спросить о чем-то, но боится или стесняется.
