Он решительно отвел руки корсиканца от колена, взглянул на рану и присвистнул.
— Ясно. Морфий и госпиталь. Я сделаю вам укол, и вы забудетесь. Это все, чем я могу вам сейчас помочь. А после операции вам, по всей видимости, придется менять профессию.
Грини ответил новыми ругательствами.
Виссар уже сидел, обхватив голову руками, но еще не пришел в себя. Капетти стоял у стены, его рвало. Двое агентов взяли его под руки и вывели из комнаты. Он еле передвигал ноги. Командир группы помог подняться Виссару. Санитары второй машины «скорой помощи» унесли Грини.
С порога командир шестерки агентов в последний раз оглядел комнату. Врач стоял рядом.
— Как после смерча, а?
— Местное отделение наведет порядок, — ответил корсиканец. — Это их квартира.
С этими словами он захлопнул дверь. Затем поочередно закрыл квартиры 22 и 24. Там обстановка осталась нетронутой.
— Соседей нет? — спросил врач.
— Нет. Мы сняли целый этаж.
Врач, а следом за ним и корсиканец, поддерживающий Виссара, спустились к машинам.
Двенадцать часов спустя, проехав полстраны, Ковальски оказался в подземной камере, похожей на древнюю крепость тюрьмы в окрестностях Парижа. Выкрашенные в белый цвет стены, в пятнах, с нацарапанными ругательствами и молитвами. Жарко, тесно, устоявшийся запах карболки, мочи и пота. Поляк лежал лицом вверх на узкой железной койке с ножками, вмурованными в бетонный пол. Тонкий матрац, свернутое одеяло под головой, никакого постельного белья. Толстые ремни охватывали его лодыжки, бедра, запястья. Еще один — грудь. Он все еще не пришел в сознание, дышал глубоко и неровно.
С лица Ковальски смыли кровь, рваную рану на лбу и ухо зашили, из ноздри сломанного носа торчал кончик свернутого в трубочку пластыря, сквозь приоткрытые губы виднелись корешки двух сломанных передних зубов. Лицо представляло собой сплошной синяк.
Несмотря на густые черные волосы, покрывающие грудь, плечи и живот, синяки проглядывали и на теле — результат ударов кулаками, ногами, дубинками. На правой руке белела повязка.
Мужчина в белом халате закончил осмотр, выпрямился и убрал стетоскоп в саквояж. Повернулся и кивнул второму мужчине, стоящему сзади. Тот постучал в дверь. Она распахнулась, и мужчины вышли в коридор. Тюремщик закрыл дверь и задвинул два огромных стальных засова.
— Он что, попал под грузовик? — спросил врач, пока они шли по коридору.
— Шесть человек едва справились с ним, — ответил полковник Роллан.
— Ну, они потрудились на славу. Едва не убили его. Если б он от природы не был здоров как бык…
— Другого выхода не было. Он уложил троих.
— Прямо-таки сражение.
— Совершенно верно. Так что с ним?
— Возможно, трещина в правой руке, без рентгена сказать трудно, оторванное левое ухо, рваная рана на лбу, сломанный нос. Многочисленные порезы и синяки, слабое внутреннее кровотечение, которое может усилиться, а может и прекратиться. У него феноменальное здоровье, во всяком случае, было. Меня беспокоит голова. Сотрясение мозга, это несомненно, не знаю только, легкое или сильное. Череп цел, но в этом нет вины ваших людей. Просто у него череп, как из слоновой кости. Но сотрясение мозга может привести к необратимым последствиям, если его не оставить в покое.
— Мне нужно задать ему кое-какие вопросы, — полковник разглядывал кончик сигареты.
Они остановились. Тюремный лазарет находился в одной стороне, лестница из подземелья — в другой. Во взгляде, брошенном тюремным врачом на главу Отдела противодействия, чувствовалась неприязнь.
— Это тюрьма. И в ней, естественно, находятся люди, посягнувшие на безопасность государства. По всей тюрьме, кроме этого коридора, — он имел в виду коридор, из которого они только что вышли, — выполняется любое мое указание, если речь идет о здоровье заключенных. Там — ваша вотчина. Мне ясно дали понять, что происходящее в том коридоре меня не касается и я не имею права ни во что вмешиваться. Но я должен заявить следующее. Если вы начнете «задавать вопросы» этому человеку до того, как он поправится, используя ваши методы, он умрет или станет полным идиотом.
Полковник Роллан спокойно выслушал доктора.
— Как скоро он придет в себя? — спросил он, когда тот закончил.
Врач пожал плечами.
— Точного ответа дать не могу. Может, завтра, может, через много дней. Даже если сознание вернется к нему, его нельзя допрашивать с медицинской точки зрения по меньшей мере две недели. Подчеркиваю, по меньшей мере. И это при условии, что у него легкое сотрясение мозга.
— Есть же специальные лекарства, — вставил полковник.
— Да, есть. Но я не собираюсь выписывать их. Скорее всего, вы достанете их и без меня, наверняка достанете. Но от меня вы их не получите. В любом случае, едва ли вы сможете узнать у него что-то важное. Разум его помутнен, речь будет бессмысленной. Психотропные средства могут окончательно свести его с ума. Полагаю, пройдет неделя, прежде чем он откроет глаза. Вам остается только ждать.
Он повернулся и зашагал к тюремному лазарету. Но врач ошибся. Ковальски открыл глаза через три дня, 10 августа. В тот же день состоялся его первый и единственный допрос.
* * *
После возвращения из Брюсселя Шакал три дня посвятил подготовке к отъезду во Францию.
С новым водительским удостоверением, выданным Александру Джеймсу Квентину Даггэну, он съездил в Фэнам Хауз, офис «Отэмэбил асошиэйшн», и получил международное водительское удостоверение на то же имя.
Купил в комиссионном магазине, специализирующемся на товарах для туристов и путешественников, три кожаных чемодана. В первый уложил одежду, которая в случае необходимости позволяла ему сойти за пастора Пера Иенсена из Копенгагена. Перед тем, как уложить вещи в чемодан, он спорол метки датской фирмы с трех рубашек, купленных в Копенгагене, и заменил ими английские ярлычки на рубашке, высоком воротнике и манишке, приобретенных в Лондоне. В чемодан легли также ботинки, носки, нижнее белье и темно-серый костюм, который в один миг обратили бы Шакала в пастора Иенсена. В тот же чемодан он сложил наряд американского студента Марти Шульберга: туфли из мягкой кожи, носки, джинсы, футболки и ветровку.
Взрезав подкладку чемодана, он всунул между двумя слоями кожи боковой стенки паспорта обоих иностранцев. К одежде добавились датская книга о французских кафедральных соборах, две пары очков, для датчанина и американца, соответственно в золотой и роговой оправах, два комплекта контактных линз, аккуратно завернутых в папиросную бумагу, краски для волос и кисточки.
Во второй чемодан попали ботинки, носки, рубашка и брюки французского производства, которые он купил в Париже, вместе с длиннополой шинелью и черным беретом. За подкладку этого чемодана Шакал засунул документы Андре Мартина, француза средних лет. В чемодане осталось еще достаточно места для стальных трубок, в которых находились компоненты ружья и патроны.
