Повисла пауза, был слышен только вой сирен да гул моторов, приглушенный высотой.
— Доктор, что это значит — «развитие в сторону Христа»? Чего от меня ждут в Белом доме?
— Чтобы вы стали самим собой. Поверьте, у нас нет никакого предвзятого мнения, мы не указываем вам направление априори.
— Это смело сказано, — обронила агент Уоттфилд.
— Мы ученые, Джимми, мы ставим эксперимент, и нам важно довести его до конца, увидеть истинный, а не подтасованный результат, поэтому мы стараемся не оказывать на ход эксперимента какого-либо влияния.
— Но для чего все это? У вас ведь есть какая-то мыслишка на уме?
— В первом веке, Джимми, чем располагали современники для изучения феномена? Сравнение с древними пророчествами, свидетельства толпы; не забудьте о цензуре оккупантов-римлян и ревности духовенства; политические и религиозные критерии играли ведущую роль. А сегодня? Сильнейшая держава мира задействует все свои психологические, научные и финансовые ресурсы, чтобы выяснить, существует ли Бог в земном человеке, и каким образом, и в какой степени. Это вам не «мыслишка на уме», это величайший опыт в истории человечества, и вы, Джимми Вуд, в нем одновременно и подопытная свинка, и высокая цель — если вы согласны сотрудничать и принимаете нашу помощь.
— Я и обратился к вам за помощью, Лестер. Ясное дело, мне без вас никак.
— Лучше называйте меня «доктор». Нам с вами желательно сохранять некоторую дистанцию, во избежание трансфера и вытекающей из него зависимости.
— Это как понимать?
— Не проникайтесь ко мне симпатией.
— Без проблем.
— Вот и отлично. Приятного аппетита.
— А вы не идете?
— Мне еще надо поработать. Отец Доновей ждет вас в «Боут-Хаусе», и с ним еще три человека, они вам очень понравятся, насколько я могу судить из опыта общения с вами. До скорого, Джимми. Можем вместе чего-нибудь выпить в шесть, если хотите.
— Можно, я зайду в ваш туалет?
Запись кончилась. Агент Уоттфилд сняла наушник, отдала его доктору Энтриджу и сказала:
— Без ложной скромности, таким он мне нравится.
— Я потребую, чтобы вас сняли с задания, Уоттфилд. Вы, женщина, должны были олицетворять искушение, а стали пугалом. Уж если по собственной инициативе прыгать в постель, надо хотя бы показывать класс!
Ким, скрестив руки на груди, оперлась спиной о перила и с безмятежной улыбкой дала ответ по двум пунктам: во-первых, будучи сотрудником оперативного отдела ФБР, она не подотчетна психологической службе ЦРУ и подчиняется только координатору Купперману, к которому ее откомандировало Федеральное Бюро; во-вторых, ему, специалисту, следовало бы знать тонкости мужской психологии — соблазн осчастливить в постели неумелую партнершу — куда более действенное испытание для обета целомудрия, чем желание воплотить абстрактные фантазии с незнакомкой.
— Так вы это нарочно? — протянул сбитый с толку доктор, покосившись на влажные груди под тонкой футболкой.
— А вот этого, Энтридж, вы не узнаете никогда.
С этими словами она ушла в бассейн. Нарочито отвернувшись — смотреть ей вслед не позволяло чувство собственного достоинства, равно как и тактические соображения, — Энтридж вынул из уха наушник и вставил вместо него микроприемник, позволявший ему слышать все, что происходило за столиком № 9 в «Боут-Хаусе».
~~~
Какая, оказывается, классная штука — психоанализ. Исповедаться священнику не получилось, сравнить не могу, но легкость чувствую как после часа хорошего кроля. Внутри все чисто и проветрено, я как новенький, я отмылся от пакостных мыслей, которые одолевали меня после утреннего чтения.
Я медленно иду в знойном мареве Центрального парка, под ногами валяются шприцы, над головой шныряют белки, за кустами корчатся в ломке наркоши. Отворачиваюсь, как могу, чтобы не дать слабину: мне велено пока сидеть тихо, никому не помогать. Я послушный, я стараюсь ничего не видеть, прячу голову под крыло, это не так трудно, как я ожидал.
Хороший все-таки человек доктор Энтридж. Он перезвонил мне в семь утра, через десять минут после моего звонка. Я обрисовал ему ситуацию и сказал, что мне нужна помощь. Он ответил, что вылетает первым же рейсом, будет в Нью-Йорке к ланчу, и спросил, где бы я хотел с ним встретиться. Я предложил «Боут-Хаус», первое, что пришло в голову. Воскресные обеды с Эммой. Он с минуту помолчал, а потом сказал, что это очень удачно: он остановится в «Паркер Меридиан» на 57-й улице, за Центральным парком, и назначил мне встречу в отеле в полдень.
Я пришел в стеклянно-зеркальный атриум на два часа раньше и, сидя в жестком кожаном кресле, попытался собраться с мыслями. Вокруг сновали деловые иностранцы, встречались, здоровались, рассеянно озираясь или ничего не видя вокруг, гулко стучали каблуки по мраморному полу. Я силился усмирить разыгравшееся воображение, но не мог: бесы виделись мне повсюду. В этих людях, вокруг них, они перескакивали от одного к другому, менялись местами, сбивались в стаю. За каждым рукопожатием я чуял подвох, за каждой улыбкой видел ловушку, порчу, злые чары, с каждой сделкой в кого-нибудь вселялся бес. Я смотрел на них, сидевших кучно или в одиночку с телефонами: я не знал ни их будущего, ни прошлого, ни даже настоящего, но каким-то чутьем угадывал, в ком живет нечистая сила, а в ком нет. Глюки? Влияние Евангелия? Отражение моей собственной ситуации? Кровь Христа ударила мне в голову или это дьявол куражился надо мной?
Я тщетно пытался сосредоточиться на земных деталях, пялился на атташе-кейсы, на серые в полоску костюмы японцев с какого-то симпозиума, диковато смотревшихся на фоне расхлябанных туристов, на электрические тележки с чемоданами, с лязгом проезжавшие через ворота металлоискателей, на девушек в форменных блузках с глубокими вырезами за шикарной длинной стойкой из тикового дерева и ни за что не мог зацепиться взглядом; я чувствовал себя уже нездешним, я пришел из былого, будто совершил промежуточную посадку в этом помпезном холле, а мысли были далеко. Назарет, Вифания, Кана, Гефсиман: я странствовал по Иудее, по Галилее, со скандалом входил в Иерусалим, проповедовал, лечил, изгонял бесов, поругивал свою «свиту», нарывался то со священниками, то с римлянами и предсказывал свою смерть так упорно, что в конце концов они меня убили. Я воскресал из мертвых, у Марка, Луки, Иоанна — и опять все по новому кругу.
Через какое-то время я включил телефон. Там оказалось сообщение от Ким. Ее нога по-прежнему в полном порядке, она пришла в себя и просит прощения за свое бегство. Если то, что мне сказали, правда, добавила она под конец, я должен перезвонить ей как можно скорее: мне нельзя так оставаться. Я отговорился автоответчику. Не было никакого желания говорить о Христе с упертой христианкой, выслушивать ее поучения или, чего доброго, советы. Потом я достал из рюкзака книги, которые успел спереть по дороге. «Иисус — самозванец: доказательства», «Новый Завет в сорока измышлениях». Вот оно, отрицание моих корней, — и я погрузился в чтение с настроем на беспристрастность, нездоровым любопытством и даже, признаться, мстительным чувством.
