Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек. Онвспомнил, как лорд Генри сказал ему раз полушутя: «Если хотите провестипрезанятные четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочетвыставлять ваш портрет. Мне он это рассказал, и для меня это было настоящимоткровением». Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна! Надо выведатьее.
— Бэзил, — начал он, подойдя к Холлуорду очень близко иглядя ему в глаза, — у каждого из нас есть свой секрет. Откройте мне ваш, и явам открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?
Художник вздрогнул и невольно отступил.
— Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесьнадо мной и, пожалуй, будете меньше любить меня. А с этим я не мог быпримириться. Раз вы требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет,пусть будет так. Ведь у меня остаетесь вы, — я смогу всегда видеть вас. Выхотите скрыть от всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я согласен. Вашадружба мне дороже славы.
— Нет, вы все-таки ответьте на мой вопрос, Бэзил, —настаивал Дориан Грей. — Мне кажется, я имею право знать.
Страх его прошел и сменился любопытством. Он твердо решилузнать тайну Холлуорда.
— Сядемте, Дориан, — сказал тот, не умея скрыть своеговолнения. И прежде всего ответьте мне на один вопрос. Вы не приметили впортрете ничего особенного? Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза небросалось, но потом внезапно открылось вам?
— Ох, Бэзил! — вскрикнул Дориан, дрожащими руками сжимаяподлокотники кресла и в диком испуге глядя на художника.
— Вижу, что заметили. Не надо ничего говорить, Дориан,сначала выслушайте меня. С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Выимели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были дляменя воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником какдивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь, — и я ужеревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себясчастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не было рядом, вынезримо присутствовали в моем воображении, когда я творил. Конечно, я никогда,ни единым словом не обмолвился об этом — ведь вы ничего не поняли бы. Да я исам не очень-то понимал это. Я чувствовал только, что вижу перед собойсовершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, — пожалуй, слишкомчудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее — власть их наддушой или их утрата. Проходили недели, а я был все так же или еще большеодержим вами. Наконец мне пришла в голову новая идея. Я уже ранее написал васПарисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающимкопьем в руках. В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на носу корабляимператора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила. Вы склонялись надозером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в недвижном серебреего тихих вод. Эти образы создавались интуитивно, как того требует нашеискусство, были идеальны, далеки от действительности. Но в один прекрасныйдень, — роковой день, как мне кажется иногда, — я решил написать ваш портрет,написать вас таким, какой вы есть, не в костюме прошлых веков, а в обычнойвашей одежде и в современной обстановке. И вот… Не знаю, что сыграло тут роль,реалистическая манера письма или обаяние вашей индивидуальности, котораяпредстала передо мной теперь непосредственно, ничем не замаскированная, — но,когда я писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти все большераскрывает мою тайну. И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как ябоготворю вас, Дориан. Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много,вложил в него слишком много себя. Вот тогда-то я и решил ни за что невыставлять его. Вам было досадно — ведь вы не подозревали, какие у меня на тосерьезные причины. А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня. Ну,да это меня ничуть не задело. Когда портрет был окончен, я, глядя на него,почувствовал, что я прав… А через несколько дней он был увезен из моеймастерской, и, как только я освободился от его неодолимых чар, мне показалось,что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только вашуудивительную красоту и мой талант художника, больше ничего. Даже и сейчас мнекажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в его творении.Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам лишь оформе и красках — и больше ни о чем. Мне часто приходит в голову, что искусствов гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его…
Поэтому, когда я получил предложение из Парижа, я решил, чтоваш портрет будет гвоздем моей выставки. Мог ли я думать, что вы станетевозражать? Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не следует. Несердитесь на меня, Дориан. Перед вами нельзя не преклоняться — вы созданы дляэтого. Я так и сказал тогда Гарри.
Дориан Грей с облегчением перевел дух. Щеки его сновапорозовели. Губы улыбались. Опасность миновала. Пока ему ничто не грозит! Онневольно испытывал глубокую жалость к художнику, сделавшему ему такое странноепризнание, и спрашивал себя, способен ли и он когда-нибудь оказаться всецело вовласти чужой души? К лорду Генри его влечет, как влечет человека все оченьопасное, — и только. Лорд Генри слишком умен и слишком большой циник, чтобы егоможно было любить. Встретит ли он, Дориан, человека, который станет егокумиром? Суждено ли ему в жизни испытать и это тоже?
— Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это впортрете, — сказал Бэзил Холлуорд. — Вы и вправду это заметили?
— Кое-что я заметил. И оно меня сильно поразило.
— Ну а теперь вы мне дадите взглянуть на портрет?
Дориан покачал головой.
— Нет, нет, и не просите, Бэзил. Я не позволю вам дажеподойти близко.
— Так, может, потом когда-нибудь?
— Никогда.
— Что ж, может, вы и правы. Ну, прощайте, Дориан. Вы —единственный человек, который по-настоящему имел влияние на мое творчество. Ивсем, что я создал ценного, я обязан вам… если бы вы знали, чего мне стоилосказать вам все то, что я сказал!
— Да что же вы мне сказали такого, дорогой Бэзил? Только то,что вы мною слишком восхищались? Право, это даже не комплимент.
— А я и не собирался говорить вам комплименты. Это былаисповедь. И после нее я словно чего-то лишился. Пожалуй, никогда не следуетвыражать свои чувства словами.
— Исповедь ваша, Бэзил, обманула мои ожидания.
— Как так? Чего же вы ожидали, Дориан? Разве вы заметили впортрете еще что-то другое?
