Но агент, по-видимому, понимает.
— Что я позвал их на помощь.
Хотя мысли у нее путаются, голова кружится и к горлу подкатывает тошнота, Анна уверена, что с ней случилось что-то прямо противоположное спасению.
11 апреля, лишение свободы.
Анна не чувствует своего тела. Это ощущение совершенно необычно. Мысль не может преодолеть этого мгновения. То, что она видит, — лишь иллюзия.
Мужчина в длинном белом халате сидит на краю кровати. Это тот самый, что обследовал ее раньше, в больнице. Он похлопывает ее по руке.
— Все в порядке, — говорит он.
— Что? — пытается произнести Анна и понимает, что слова даются с трудом. Губы у нее распухли.
— С ребенком все в порядке.
От этой новости Анне становится невероятно хорошо. Все в порядке, думает она. Ребенок в порядке.
Врач смотрит на Анну, и улыбка тает у него на губах. Но еще того, как она превращается в клоунскую гримасу, он отворачивается и утыкается взглядом в землю.
«Что со мной?» — хочет она спросить.
Доктор снова поднимает на нее глаза.
— Что со мной? — спрашивает она, слова сливаются в один звук.
Доктор сглатывает и кивает, как будто ему больше нечего сказать. Он похлопывает ее по руке. Он едва ощутимо пожимает ее.
— У вас множественные повреждения, — произносит врач.
— Где?
Врач смотрит куда-то ей на макушку. Отводит взгляд, как будто в раздумье.
— Множественные повреждения, — повторяет он как бы самому себе. Он снова смотрит на Анну. Вздыхает и встает. — Я зайду попозже, хорошо?
Анна пытается кивнуть.
Доктор успокоительно улыбается и выходит, а на смену ему появляется женщина.
— Пора сделать укольчик, — говорит она, кладя что-то на столик у кровати, а потом наполняя шприц из флакона.
Не вредно ли это ребенку, спрашивает себя Анна, но ее вниманием тут же отвлекается на необычного вида ресницы медсестры.
Сестра поднимает край одеяла и протирает бедро Анны, прежде чем всадить острый наконечник игры ей в тело.
— От этого вы уснете, — говорит сестра, кладя иглу. — Включить телевизор? Это может помочь вам уснуть.
Анна прослеживает направление взгляда медсестры, не в силах сказать ни слова, а сестра выдвигает маленький телевизор на металлической полочке перед лицом Анны. Она включает экран, разворачивает провод от наушников, включает штекер в разъем и вставляет наушники Анне в ухо. У Анны такое чувство, что что-то маленькое и живое забирается ей в голову.
Анна смотрит на оживший экран. Ее одолевает сон. Она слышит слова:
«Я не припомню, чтобы когда-нибудь до этого правые и левые объединили силы, чтобы продемонстрировать свое недовольство происходящим, руководствуясь при этом совершенно разными соображениями».
Хотя она отчетливо слышит слова, Анна не видит, кто их произносит. На экране мелькают изображения множества людей, собравшихся в темноте с зажженными факелами. Маленькие точки светятся и мерцают, как в сказке.
«— От министра юстиции по-прежнему нет никаких известий, и осталось всего десять часов до того момента, когда женщина, снискавшая любовь всей страны, будет подвергнута унизительной процедуре, являющейся вопиющим нарушением прав женщин.
— Что они себе позволяют? — спрашивает чей-то голос.
— Разве это по закону?
— Я слышала, она дала ребенку имя.
— Какое?
— У нас пока нет этой информации.
— Разве не удивительно, что столько людей пришли выразить поддержку.
— Они приехали со всех концов страны.
— А также из-за границы. Тут есть люди из Англии, Германии, Швеции и даже Японии».
Пока звучат все эти слова, Анна спит.
Бдение.
Анна просыпается, ее мыслительные способности парализованы, как будто голова забита мокрой глиной. Она вяло пытается высвободиться и осознать, где находится. В ноздрях у себя она слышит глубокое, резонирующее дыхание. Звук тяжелее и глубже, чем можно было бы представить. Она медленно поворачивает бесчувственно тяжелую голову на подушке и видит, что перед ней стоит какой-то мужчина. Он одет в черную рубашку с белым воротником. Его лицо печально, морщинисто. Он смотрит на Анну так печально и сочувственно, что ей кажется, он вот-вот расплачется. Мужчина ей знаком. Но кто он?
— Добрый день, — говорит он.
Когда Анна пытается шевельнуться, она чувствует свои конечности. Тяжелые, как у сбитого животного. Ее мутит. Анна закрывает глаза, картина расплывается, меркнет. Это в комнате или у нее в голове. Еще один человек, имеющий к этому какое-то отношение. Ее адвокат.
Анна уютно устраивается внутри себя. Такое у нее ощущение. Она прячется в своем теле, и ничто не может попасть в ее укрытие сквозь кожу. Накатывают усталость, сулящая отдохновение, и полный покой.
Человек в черной рубашке что-то ей говорит, но его слова остаются где-то снаружи. Он говорит за стенами дома, хотя и рядом с ней. Она почти слышит, тянется к источнику звука.
— Одна жизнь заключена в другой, — говорит человек, давая начало сложной цепочке ассоциаций в голове у Анны.
Стараясь не потерять нить, она отключается, впадает в забвение, пока ассоциации не преобразуются в предметы в пространстве.
Мужчина теперь стоит у большого окна, спиной к Анне.
— Там в темноте зажглись тысячи свечей, — говорит мужчина. — Люди все подходят и подходят.
Он наполовину оборачивается, чтобы взглянуть на Анну. На нем черные брюки и черная рубашка с белым воротником. Он улыбается ей и снова поворачивается к окну.
— Тысячи людей собрались здесь в вашу поддержку. Все эти теплые мерцающие огоньки. Каждый зажег свечу.
Анна с трудом понимает, о чем он говорит.
— Люди пришли семьями. Родители с детьми. У них в руках плакаты: «Решает женщина, а не мужчина», «Аборт — прерывание жизни».
Анна пытается вспомнить, что все это значит. Слова мужчины относятся к какой-то драме, которая происходит далеко от нее, укрывшейся за стеной. Что-то воткнуто ей в ухо и перед лицом у нее темный экран. И все же ей кажется, звуки доходят до нее через наушник.
Женщина, адвокат Анны, появляется в ее поле зрения.
— Мы еще не оставили это дело, Анна, — говорит она. — Министр юстиции должен выступить с заявлением. Мы пока еще ждем, вы слышите?
Анна пытается улыбнуться в ответ на ее доброту.
Мужчина поворачивается к ней.
— Уже почти 12 апреля.
Женщина поворачивается, чтобы резко ему ответить. На лице у нее сердитое, неодобрительное выражение.
