барабанил осенний дождь, и когда из-за холмов на нее гурьбой выходили мальчишки и усердно стучали лыжами об асфальт, чтобы сбить снег…
Мимо меня промчался автобус, и кто-то, наверное Галя Войн, высунув голову в окно, крикнул:
— Владо, не заблудись!
…Первый раз, когда мы пошли с Олей к космодрому, она недоверчиво спросила:
— А вы знаете, куда ведет эта дорога?
Она и не подозревала, что я прошел ее сотни раз. Потом мы часто ходили по ней вдвоем. А однажды ночью мы свернули с асфальта в сторону и вышли на Большое озеро, в котором отражалась луна.
Я никогда не забуду той ночи.
2
«Когда на сердце тоскливо, иди к людям». Я не помню, кто это сказал, но нужно, чтобы на сердце действительно было тоскливо, чтобы понять правду этих слов.
В лаборатории на меня буквально набросился Герман Зоннельгардт.
— Они хотят разломать «Людвига». Вы должны немедленно вмешаться, — торопливо проговорил он, теребя борт моей куртки.
— Зачем? — удивился я.
— Спросите их, этих чудаков из ВЦ.
— Не давайте им ломать «Людвига», Владо Андреевич, — жалобно просили девушки. — Если им нужно установить новую машину, можно для этого выделить помещение на тринадцатом этаже. Там в одной аудитории вот уже год как лежит архив, давным-давно переписанный на цилиндры.
Я знал, что спасти «Людвига» мне не удастся, но к руководителю вычислительного центра все же пошел. Он меня встретил лукавой улыбкой.
— Садитесь, Владо, и давайте сделаем вид, будто мы обсуждаем судьбу «Людвига». Как улетела Ольга?
— Хорошо, — ответил я и попытался улыбнуться. — А все же нельзя ли его оставить на месте?
— Что вы, Владо Андреевич! — удивленно развел он руками. — Такое старье. Всего полмиллиона операций в секунду. Да нас засмеют, когда узнают, что у нас хранится такой музейный экспонат.
— У машины хорошая память и богатые записи… — попробовал было я возразить.
— Но ведь ей уже почти сто лет, и сделали ее когда-то чуть ли не вручную для обучения вычислителей и программистов. Тронь ее — и она развалится. Ее схему дополняли в течение десятилетий, и сейчас она превратилась в неуклюжее уродливое чудовище, к которому там и сям прицеплены всякие блочки, дешифраторчики и так далее. Да что я вам рассказываю, вы и сами это знаете.
Я вздохнул.
— Значит, будем ломать?
— Конечно.
Я вышел из кабинета. Меня провожал Герман. Он расхваливал старую машину, все еще надеясь, что ее можно будет сохранить.
— Кстати, вы не знаете, почему машина называется «Людвиг»? — спросил я.
Герман остановился, на минутку задумался и затем ответил:
— Знаете, Владо, мне известно одно: так она называется уже не менее семидесяти лет. В библиотеке мне попалась старая работа, выполненная на «Людвиге» в 1975 году. Уже тогда у машины было имя.
Я не заметал, как опустел вычислительный центр, как потемнели окна и зажглись панели дневного света. Я открыл окно и посмотрел туда, где кончались жилые постройки и начиналось холмистое поле. Совсем низко над горизонтом висела Луна, и было немного страшно от того, что казалось, будто Ольга улетела куда-то совсем в другую сторону.
Зеленые холмы за городом покрыл седой туман. Было очень тихо.
— Ну вот, «Людвиг», мы и остались одни… — пробормотал я, подходя к старой машине.
На исцарапанном пульте горела красная неоновая лампочка, которая означала, что память машины включена и что она продолжает впитывать в себя все, что говорят и делают возле нее люди.
— Молчишь? За сто лет тебя так и не научили говорить. Может быть, потому, что ты нем, мне сейчас с тобой хорошо. Иногда так хочется, чтобы никто не перебивал.
Серые стойки машины покрылись пылью, изоляция на кабелях почернела, переходники поржавели. Мне стало еще грустнее.
Вот здесь, у этого сумматора, я впервые встретил Ольгу. Она тогда сказала мне:
— А я-то думала, что у вас не машина, а фантазия. Что это такое? Похоже на сушильные ящики. А что это?
— Это ее память.
— Ну, знаете! Если у вашей машины память имеет такой вид…
— О памяти судят не по ее виду, — возразил я.
— А мне все равно. Я люблю все красивое. Вы можете мне помочь?
Ольга работала в Институте биометрии. Это и привело ее ко мне.
— С такой памятью, наверное, на вычисления понадобится десять лет, — ворчала она, пока я на клавиатуре набирал программу ее задачки. — А профессор Павлов требует, чтобы ответ был у нас послезавтра.
— Вот ответ, — сказал я, подавая ей табличку с цифрами.
Ольга подозрительно посмотрела на меня.
— Вы шутите!
— Нисколько. Проверьте сами. Кстати, вот и график. На нем вся экология вашего царства водорослей как на ладони. Точку равновесия «Людвиг» подчеркнул красными чернилами. Он очень вежливый, наш «Людвиг», даже тогда, когда о нем отзываются непочтительно.
Ольга немного смутилась и виновато посмотрела на ящик с памятью.
С того вечера мы стали с ней встречаться. Дорога к космодрому была излюбленным местом наших прогулок. Нетерпеливая, живая, Ольга недолго выдерживала спокойный ритм ходьбы.
— Владко, мне надоело идти, — обычно говорила она. — Давай побежим.
И мы бежали вдоль асфальтовой дороги наперегонки, пока, наконец, кто-нибудь из нас не отставал, чаще всего я.
— Ну что, выдохся, а? — дразнила она меня. — Владо, а правда, что при помощи машины можно узнать, что делается в душе человека?
— Наверное, можно. Только не нужно.
— А мне очень хотелось бы узнать, что делается в твоей душе.
Я очень смутился.
— Впрочем, я и без машины догадываюсь, что с тобой!
— Если догадываешься, то лучше не говори.
Как-то Ольга не приходила несколько дней, а когда пришла, то была печальна и задумчива.
— Что с тобой, Оля? — спросил я.
— Спроси «Людвига». Он ведь у тебя все знает.
Она невесело усмехнулась. Мы взялись за руки и прошлись до космодрома и обратно.
— Сколько времени летит ракета до Луны? — спросила она.
— В зависимости от трассы. Часов двадцать пять — тридцать.
— Как долго.
На следующий день ее трудно было узнать: радостная, она без конца тормошила меня, смеялась, шутила.
— Владо, идем танцевать. Я хочу сегодня танцевать. Целую ночь! До самого утра!
Но мы не танцевали до самого утра. Зал молодежного кафе только
