За последние десять минут торгов Штромм провёл не меньше дюжины сделок, добросовестно трудясь, не разгибая спины над столом. Когда в торговом зале ударил гонг, чей звук оказался похож на звон корабельной рынды, Аркадий Венедиктович распрямил спину и удовлетворённо пробормотал:
— Что ж, очень даже ладненько поработали!
Он вышел из — за стола и, жестом указав сысщикам на выход, проговорил:
— Можем поговорить в нашем буфете.
— Давайте лучше пройдём на улицу. — предложил Гаевский. — Погода чудная, весна, солнце припекает, что может быть лучше?
Троица двинулась через торговый зал на выход, но уже в самых дверях какой — то представительный мужчина задержал Штромма:
— Аркаша, «Пароход» откатился на полтора процента за утреннюю сессию, я же просил меня поддержать!
А Штромм с неожиданным раздражением выдернул рукав и огрызнулся:
— Я же сказал тебе, что у меня на «Пароход» все заявки конкурентные, а из своих денег я его поддерживать не стану!
Гаевский и Иванов не без удивления переглянулись: темперамент брокера в этой мимолётной сцене проявился неожиданно ярко.
Сыщики в сопровождении Штромма вышли к колоннаде биржи. Подставив припекающему весеннему солнцу спины, все трое оборотились лицом к петроградской стороне, хорошо видимой в этот час.
— Аркадий Венедиктович, а что такое «конкурентная заявка»? — полюбопытствовал Агафон Иванов.
— Поручение на покупку или продажу ценных бумаг с ценой, оговоренной поручителем заранее, — ответил Штромм, не задумываясь. — Если цена в поручении не оговорена, то такая заявка именуется «неконкурентной». А что, господа полицейские, хотите поучаствовать в биржевых торгах?
— А какая минимальная сумма для этого потребна? — в свою очередь поинтересовался Гаевский.
— Ну — у… для вас от двадцати тысяч…
— Рублей? — уточнил Иванов.
— Разумеется, рублей, а не грецких орехов.
— Стало быть, у Александры Васильевны Мелешевич — или Барклай, как она себя называла — были двадцать тысяч рублей свободных денег?
Штромм помрачнел, поджал губы, но очень вежливо ответил:
— У Александры Васильевны было куда более двадцати тысяч рублей…
— Вы её консультировали… — продолжил Гаевский.
— Да, я действительно консультировал Александру Васильевну, — проговорил медленно и как бы нехотя Штромм.
— … осуществляли сделки по её поручениям…
— Да, был её брокером.
— …и были в курсе её финансовых дел, — закончил свою мысль Гаевский.
— В известной мере, — согласился Штромм.
— Тогда вы должны знать, держала ли Александра Васильевна в своей квартире крупные суммы денег и ценных бумаг на предъявителя.
Штромм молчал, явно не имея намерения давать быстрый ответ. Сыщики буравили его взглядами с обоих сторон, а брокер, словно не замечая этого, сморел куда — то вдаль, в крыши домов Петроградской стороны. «Что — то уж больно долго он соображает," — с неожиданно возникшей острой подозрительностью подумал Иванов. Агафон не смог бы толком объяснить, откуда взялось вдруг это необъяснимое недоверие, но оно в эту минуту тревожно зацарапало ему душу. Наверное, это было сугубо интуитивное восприятие молчания Штромма, иррациональное, внерассудочное, но Агафон был склонен всегда верить душе более чем разуму.
— Что, очень трудный вопрос? — осведомился Иванов.
— Я просто вспоминаю, что мне говорила по этому поводу Александра Васильевна. Да, она держала дома и ценные бумаги бумаги на предъявителя, и наличные деньги. Её интересовал не столько доход, сколько сохранение капитала. В этом отношении облигации наших крупнейших банков предпочтительнее акций. Я точно знаю, что у неё должны были быть банковские облигации. Я настоятельно советовал ей облигаций на предъявителя перевести в именные, то есть с указанием фамилии владельца, поскольку так их безопаснее хранить. Но не у всех банков есть именные облигации. И потом, таковые облигации имеют меньшую доходность, так как менее ликвидны. Так что подобная конвертация требовала от владельца и затрат времени и определённых финансовых потерь, хотя и незначительных. Александра Васильевна сказала, что подумает над моими словами.
— Извините, господин Штромм, из ваших слов я так и не понял каковые суммы госпожа Барклай держала в своём доме. — заметил Гаевский.
— В точности я и сам не знаю. С её слов я могу предположить, что облигаций «Петербургского международного банка» у неё было, эдак, тысяч на девять рублей серебром, а «Учётно — ссудного банка» тысяч на пятнадцать серебром. Наверное, было что — то ещё. В любом случае сумма высоколиквидных ценных бумаг и наличных денег превышала двадцать пять — тридцать тысяч рублей. И полагаю, превышала намного.
— А расскажите нам, Аркадий Венедиктович, что Вы делали утром двадцать четвёртого апреля? — внушительно спросил Иванов.
— До какого часу?
— Скажем, до полудня.
— Меня не было в городе. Я возвращался из Ревеля на пароходе, прибыл в столицу в одиннадцать часов утра. Сразу же поехал на биржу и принял участие в торгах на послеобеденной сессии.
— Можете сообщить нам название парохода?
— «Александр Второй» — лучший корабль «Рижской пароходной компании». Номер каюты точно не скажу, но это был первый класс, с выходом на прогулочную палубу. Мою фамилию вы найдёте в росписи пассажиров.
— Благодарим вас за любезность, Аркадий Венедиктович. — Гаевский кивнул, записывая сообщённые Штроммом сведения в блокнотик.
— Ваше любопытство продиктовано событиями в доме Барклай? — уточнил брокер.
— Именно.
— Я невиновен.
— Разумеется. Было бы очень странно, если бы вы сейчас признались в убийстве. — пробормотал Иванов.
— Что Вы хотите этим сказать? — Штромм с негодованием уставился на сыщика.
— Решительно ничего. Если бы Вы знали, сколько раз нам приходилось слышать от самых закоренелых негодяев слова об их полной невиновности, вы бы поостереглись произносить то, что сейчас сказали.
— Я сказал всего лишь, что невиновен. Почему я должен этого не говорить, ежели это на самом деле так?!
— Для людей нашей профессии эта фраза пустой звук. Кстати, где вы живёте? — Иванов, задавая этот вопрос слукавил: в действительности место проживания Штромма было известно сыщикам из справки адресного стола. Но Агафон специально спросил брокера о месте его жительства дабы подразнить его, заставить немного понервничать. Штромм, однако, никакого беспокойства не выказал и просто ответил:
— На Офицерской улице в доме госпожи Самохиной.
— А откуда вы узнали о смерти Александры Васильевны? — продолжал спрашивать Иванов.
