они уезжают из города, на случай его возвращения, и я видела, как она пару раз внимательно рассматривала молодых людей, идущих по улице с рюкзаком за плечами. Папа размышлял о том, насколько это немыслимо, что он до сих пор не смог разыскать своего сына, учитывая его мощные связи в правительстве. Что бы ими ни двигало – будь то искренняя забота о Крисе, дискомфорт из-за отсутствия контроля над его новой жизнью или просто гнев из-за того, что их бросили, – я сочувствовала им и думала, что они наверняка должны испытывать и угрызения совести, раз способны почувствовать боль. Я надеялась, что травма, причиненная его уходом, приведет к своего рода исцелению. Крис тоже на это надеялся. В последнем письме он написал: «Может быть, для тебя все изменится, Карин. Может быть, когда я уйду, они научатся относиться к тебе с некоторым уважением».
Мне было интересно, насколько это возможно. И если так, то, вероятно, когда-нибудь, когда Крис вернется, он снова будет открыт для общения с ними. Конечно, они увидятся на моей свадьбе. Даже после всего, что натворили родители, я все еще стремилась к традиционным семейным отношениям.
Мне был присущ тот же недостаток, что и моим родителям: я хотела, чтобы мы были теми, кем мы не являлись.
Глава 8
Ранним вечером 17 сентября 1992 года, примерно через семь недель после свадьбы Шелли, я отправилась на долгую пробежку вдоль песчаного берега Чесапикского залива, где он сливается с Атлантикой. С собой я взяла нашего ротвейлера Макса. Мы с Фишем снимали двухуровневую квартиру у пляжа, пока строили новый дом.
Макс любил воду, как будто он лабрадор. Всякий раз, когда я останавливалась передохнуть, я отпускала его с поводка, чтобы он рванул в волны за выбранной еще дома игрушкой. Он не прекращал это занятие, пока не замечал человека, любого человека, идущего к нам. Не желая проверять, что этот человек просто прогуливается, Макс выходил на берег и становился в упор между мной и нарушителем его спокойствия. Он не рычал, не лаял и даже не шевелился. Его крупного телосложения было достаточно, чтобы прохожий все понял. Как только расстояние между нами тремя снова становилось абсолютно безопасным, Макс снова превращался в игривого щенка. Его внимание переключалось с игрушки в моей руке на воду, лапы были напряжены и готовы к прыжку в ожидании, когда я брошу игрушку.
Вернувшись домой, я, как обычно, начала мыть Макса на улице. Песок стекал с его густой черной шерсти, попадая на пальцы ног и на бетонную дорожку, воссоединяясь с песчаной почвой нашего двора, лишенного травяного покрова. Пока я втирала шампунь в его шерсть, я с удивлением увидела, как коричневая «Тойота» Фиша въезжает на подъездную дорожку.
– Эй! Папочка рано вернулся домой, малыш! – сказала я Максу, несколько раз шлепнув его по боку, а затем обхватила рукой за шею, чтобы удержать его под шлангом. Фиш еще долго сидел в машине после того, как выключил двигатель, уставившись прямо перед собой. Когда он наконец вышел, то вошел в дом, даже не взглянув в нашу сторону.
– Что, черт возьми, происходит? – спросила я пса, который смотрел на меня с тем же вопросом во взгляде, как будто мы и правда могли объяснить это друг другу.
Вскоре Фиш вышел через парадную дверь и направился к нам.
– Я думала, ты сегодня допоздна, – сказала я.
Он наклонился и начал смывать пену с Макса.
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказал он, энергично двигая руками по спине Макса и вниз по бокам.
– Ого, ты решил помыть собаку. Что-то новенькое, – поддразнила я. – Что случилось?
– Просто иди внутрь, – сказал он и повел Макса в дом.
Я стояла на месте, вода все еще вытекала из шланга у меня в руке. Я смотрела ему вслед. «Эм… Ну ладно», – пробормотала я, закрывая кран и следуя за ним.
К тому времени, как я вошла в парадную дверь, Фиш уже отвел Макса наверх и молча сидел на диване в гостиной, обхватив голову руками и тупо уставившись глазами в бежевый ковер. Я предполагала, что́ может быть не так. Недавно мы наняли еще пару механиков из-за большой нагрузки в мастерской. Известно, что мужчины, находящиеся в тесном помещении, подшучивают друг над другом и некоторые из них более бестактны, чем другие. По растерянности на лице Фиша я предположила, что речь шла о какой-то глупой шутке, что один из рабочих видел меня в городе с каким-то мужчиной. Фиш был далеко не ревнивым человеком, а я была далека от измен, поэтому и говорить здесь было бы не о чем.
Я прошла на кухню и прополоскала ошейники Макса в раковине. Когда я завернула за угол, Фиш не сдвинулся с места. Я обошла диван, села рядом с ним и положила руку ему на колено.
– Что с тобой? – спросила я с улыбкой. – Опять парни достают?
Фиш взглянул на меня. Его глаза были красными и полными отчаяния.
А потом мой мир развалился на части.
– Твой брат, – медленно произнес он. – Его нашли. Он мертв.
В этот момент я остро ощутила время и пространство и свое место в них. Мне стало мучительно больно. Я убрала руку с колена Фиша. В глазах помутнело, комната погрузилась в темноту, и вокруг меня закружился черный вихрь – зловещая масса, которая каким-то образом втягивала меня в себя, пока у меня не закружилась голова.
– Нет, – поправила я его, – Крис не умер.
Затем я крепко зажмурила глаза, развела руки в стороны, впилась пальцами в диван и начала неудержимо кричать. Я слышала, как Макс скулит и царапается в дверь спальни. Я чувствовала, как Фиш пытается удержать меня в своих сильных, спокойных, добрых объятиях, ища правильные слова, чтобы утешить меня.
– Нет! Отойди от меня! Крис не умер! Он жив! – кричала я, отталкивая его от себя. Я хотела, чтобы все это прекратилось. Я хотела, чтобы Фиш перестал говорить, чтобы земля перестала вращаться, чтобы мое сердце перестало биться – что угодно, только не жить дальше без Криса.
Я подползла к одному концу дивана и свернулась калачиком в позе эмбриона. Я закричала Фишу, чтобы он оставил меня в покое, когда он попытался поплакать вместе со мной. Он расхаживал по дому несколько часов, пока день переходил в ночь, а я продолжала пребывать в истерике. Измученная, я наконец рухнула в его объятия, в которых так сильно нуждалась.
Не знаю, когда я
