немного вздремнуть. Не пребывать в глубоком, пьяном коматозе без сновидений, а именно спать – было непривычно и даже пугающе. Приснилась Анка. Она шла по бедро в темных искрящихся водах подземной реки. Стройная, гибкая, мучительно притягательная в своем крошечном, пестром купальнике.
- Иди ко мне! – крикнула она и плеснула в его сторону брызгами.
Максим вздрогнул и проснулся, едва не сверзившись с дерева. Что это было? Предупреждение? Не спать?
Он поглядел на небо, пытаясь определить, который час, но косматые, густые кроны полностью закрывали обзор.
…
В конце апреля, срок в срок Анка разрешилась от бремени. Стоял теплый, серенький денек. Макс, ощущая себя султаном в адском гареме, только что вернулся от одной безобразной жены к другой. И застыл на пороге.
- Ма. Кс..., - девушка умудрилась сползти с кровати и забиться, как больная кошка, в самый темный и тесный угол, - Ма-акс!
От ее исступленного, натужного кряхтения парня пробрал мороз.
- Чт… Что? Где? – испуганно залепетал он, а потом увидел, как под ней расплывается мокрое пятно.
- Нача. Лось, - пропыхтела она, - Во… ох, во́ды… отошли…
Он глядел на нее, изо всех сил борясь с желанием немедленно удрать. Скорчившаяся, со стоящими дыбом грязными волосами, в замурзанной до черноты рубашонке она напоминала какого-то жуткого, раздутого, как шар, карлика, кикимору, домового. Какую-то тошнотворную нечисть, вылезшую на Свет Божий лишь по воле темного колдовства.
А потом она подняла на него глаза, и он тут же шагнул к ней. Глаза были единственным, что еще оставалось от его девушки. Прозрачные, светлые, полные простой человеческой боли и напряжения.
- Тебе надо вернуться в постель, - произнес он как можно спокойнее, по привычке задержал воздух и склонился к ней. Глаза резало так, словно в них плеснули скипидаром. А ведь еще недавно он думал, что исходящий от девушки смрад уже достиг своего апогея…, - Я не смогу тебя нести, но помогу добраться… давай же, крошка.
Кое-как он доволок ее безобразно распухшее и, одновременно, совершенно иссохшее тело до кровати и взвалил на нее. Конечно, надышался по дороге, и голова совершенно ничего не соображала.
-Чем… я могу помочь тебе? – спросил он, почти теряя сознание от ужаса и вони.
- Держи… за руки, - Анка заскрипела зубами, - Когда я скажу… примешь малыша.
- Ань…, - Макс умолк, глядя на туго натянутую ткань на ее громадном, уродливом животе. Что бы там ни собиралось появиться на свет, оно бы первым расхохоталось, услышав в свой адрес «малыш».
Минуты текли медленно, как патока. Анка выла и дрыгала ногами, крошила зубы и рвала на себе рубаху. Максу казалось, что прошли столетия, когда она, наконец, широко распахнула глаза, дико поглядела на него и, широко расставив колени, крикнула: «Сейчас же!»
Стараясь ни о чем не думать, он забрался на кровать и протянул руки меж ее широко разведенных бедер. Отвернулся, зажмурился, и….
Казалось, его снесло ударной волной. Захлебываясь и крича, он перекувыркнулся через голову и чуть не сломал шею, слетев с кушетки. Его словно смыло цунами! Кое-как он, отплевываясь и визжа, отполз по залитому полу к двери и затих.
Анка выглядела сосредоточенной и собранной. Наверное, каждая роженица выглядит так, когда приходит решающий момент, и нет больше времени на охи и ахи. Упираясь локтями в соломенный матрасик и высоко подтянув колени, она тужилась. А из святая святых бил настоящий фонтан, заливая все вокруг гнилостными, темными водами вперемешку с чем-то медузобразным, напоминающим постоявший в тепле холодец. Когда несколько ошметков упали на Макса с потолка, он не выдержал, по-пластунски перебрался через высокий порог, захлопнул за собой дверь и отключился.
Когда он пришел в себя, на небе мягко мерцали звезды. Он некоторое время глядел на них, думая о том, что будет, если отрастить крылья и попробовать выбраться по небу… А потом он почувствовал адский холод. Насквозь промокшая одежда облепила тело и, казалось, даже покрылась тоненьким слоем льда. Зубы отбивали дробь.
Он поднялся и, покачиваясь, побрел к Акулине.
- Не спрашивай ни о чем, - с угрозой пробормотал он, скидывая мокрую одежду и прижимаясь к теплой печке, а потом зарыдал.
Только через два дня беспробудного пьянства Макс набрался храбрости и вернулся. Он уже решил для себя, что просто приберет все в доме, дождется темноты и тихонько закопает Анку в огороде. Пусть батюшка и остальные думают, что она по-прежнему тихо сидит дома, скрываясь от людей. До Седмицы он точно сможет водить их за нос, а потом…
- Мася, это ты? – внезапно послышался из тьмы ее слабый, взволнованный голос.
От неожиданности он чуть не сорвал ногти, вцепившись в дверной косяк.
- Я, - ответил он хрипло и осторожно.
- Затопи печку, пожалуйста. Я очень замерзла. Где же ты был?
Юноша снова начал дышать. Трясущейся рукой он пошарил по притолоке и, нащупав неприкосновенный коробок, чиркнул спичкой. Анка зажмурилась, прикрывая глаза, завозилась на своей насквозь промокшей, вонючей постели. Бледная, истощенная, измученная, но… живая! И такая родная!
Он упал на колени рядом с ней, зарылся лицом в тряпки, которыми она спасалась от холода. Какой же он козел! Ни разу за эти два дня ему не пришло в голову, что Анка может быть жива! Эта чертова деревня действительно размягчает мозги и уродует души.
- Прости, прости…, - бормотал он, с наслаждением и благодарностью ощущая ее вялую, тонкую руку на своих волосах, - Я уверен был, а ты… Как ты себя чувствуешь?
- Очень замерзла и голодна. У нас есть что-нибудь съестное?
- Сейчас все будет! Только до Степана добегу, - он перехватил ее руку, прижался губами к прохладной коже. Зажмурился, вспомнив, как перед самым уходом от Акулы сожрал две огромные миски гороховой каши со шкварками. А его Анка…
Он торопливо поднялся, уверенный, что теперь-то все наладится. Что бы там ни было с Анкой, оно закончилось. Как раз есть время, чтобы прийти в себя, окрепнуть, нарастить на этих тонких косточках немного мяса, чтобы были силы для долгого похода… Он лихорадочно соображал, за что схватиться в первую очередь – затопить печь, переодеть Анку во что-нибудь сухое или сперва раздобыть еды.
- А где… – ее голос дрогнул, - наш малыш?
Макс застыл, глядя на темный силуэт на кровати.
