потерю моего первого ребенка, которого ему не удалось вырвать из цепких рук смерти. Желудочные болезни уносили детей в большом количестве. Профилактика тогда не имела еще хождения в народе, дизентерия, холерина — страшный бич детей, далеко не всегда был побежден. Потеря Михаила Михайловича надолго выбила меня из строя, я никак не могла успокоиться.
Хочется вспомнить один очень характерный для Михаила Михайловича случай из моей жизни. Будучи замужем за Александром Николаевичем и имея двух дочерей, я увлеклась живописью, и все дни проводила в студии, и всю заботу о детях возложила на родителей. Порой это меня мучило, хотя родители мирились с увлечением их многодетной дочери. Александр Николаевич утешал: «Подумай, Ксюшенька, — говорил он, — они бы со скуки умерли, если бы не было детей! Ведь у них жизнь полна и освящена только благодаря детям!»
И вот, однажды уходя в студию, я маме поставила бутылочку венского питья и сказала: «Пожалуйста, дай детям перед едой!»
Прихожу, меня встречает возглас: «Что было!» Оказывается, мама перепутала бутылочки и вместо безобидного венского питья дала детям «Каскар Саграде» — да еще лошадиную дозу.
Обнаружив ошибку, мама тут же послала за Михаилом Михайловичем.
Мы жили в двух минутах ходьбы от больницы, к счастью, он был на месте и сейчас же пришел, устроил девочкам промывание желудка, уложил в постель, а маму выругал: «Старая дура, — сказал он. — Кто же дает лекарство, не прочитав ярлыка?» Ругался, плевался и ушел, хлопнув дверью. Девочкам велел лежать до завтрашнего дня. Назавтра, видя, что все в порядке, он посветлел, повеселел, а мама — виноватая и счастливая, что все обошлось, — не смела ни о чем спрашивать.
XIX. Окончание института
В конце апреля у нас выпускные экзамены, и через месяц все кончено.
Институт будет позади! Я ждала Соболеву, сидя на Колиной деревянной лошади-качалке. Звонок! Побежала открывать, запуталась в вожжах, упала и растянула себе ногу. Встать не могла, сразу вздулась нога, и очень было больно. Как же быть? Экзамены! До института доехала, а там, прихрамывая с палочкой, подошла к экзаменационному столу, где сидел весь духовный синклит с крестами, головными уборами, бородатые, волосатые! Вытащила билет, о котором понятия не имела. Это из истории Церкви, должно быть, и там были двое — какие их дела, чем они примечательны — все мне неведомо. Предложили несколько наводящих вопросов, сказали, чтобы не волновалась, а я ничего не могла найти в своем заблудившемся мозгу — сердце упало! Тогда мне поставили еще несколько вопросов, и я вышла из положения. Красная как рак, вся в пятнах, я ушла, прихрамывая, и села на свое место. Другие экзамены прошли без инцидентов, гладко и более чем благополучно. Во время экзаменов произошло очень страшное событие: у Куманиной мать бросилась под поезд. Класс переживал, даже громко говорить казалось кощунством. Куманину сейчас же освободили от всех экзаменов, и больше она в институте не появлялась. Мы не понимали, как ей справиться со своей трагедией.
Экзамены позади, 3 мая у нас был праздник. После молебна в домовой церкви, где пел прекрасный хор, мы выстроились в зале, и нас стали вызывать. Не помню, по алфавиту или по успеваемости, и великая княгиня Елизавета Федоровна всем давала Евангелие, переплетенное в ею нарисованную обложку с цвета-ми. Она держала в руках толстую небольшую книжку, говорила напутственные слова, мы приседали, делали два шага назад, глядя на нее, и направлялись на свое место.
Тот, кто заслужил больше, чем Евангелие, получал, проделывая ту же церемонию с приседанием, и уходил так же, отступая на два шага назад. У нас были три кандидатки на шифр: Шиловская, Панкова и Куманина, но получили его Шиловская и Куманина, Панкова, имевшая такие же прекрасные отметки, награждена была Золотой медалью. Шифр был выше, он давал право работать при дворе и представлял собой инициалы нашего ведомства в институте: в них сверкали бриллианты и была продернута голубая муаровая лента.
Когда очередь дошла до меня, мне передали две тяжелых книги в чудесном тисненом переплете. Это был Свен Гедин «Путешествие по Каракумам». Как я была довольна! Теперь с институтом было покончено.
Кукин — наш эконом — решил у себя дома отметить наше окончание. Преподаватели и мы были приглашены к нему на обед. Дом Кукина помещался на Новинском — теперь на этом месте Институт курортологии. Двухэтажный особняк с двумя балконами. Нам были поданы кареты, и мы по очереди подъезжали к подъезду, поднимались по лестнице, где нас встречала чета Кукиных. Все три огромные комнаты были превращены в столовые. Прекрасно сервированные столы, у каждого прибора визитная карточка и бонбоньерка с цветами. Нам предложено было занять свои места, мы читали визитные карточки, на грудь накалывали свежие душистые цветы, отодвигали стулья и садились. Я сидела с самым молодым преподавателем космографии, Соловьевым, кто еще был рядом — не помню. Немного странно, что дня три тому назад мы перед ним стояли, а теперь как равные сидели с равными разговорами.
Официанты во фраках с белыми перчатками обходили всех, подавали чудесный бульон со слоеными пирожками. В бокалы наливалось шампанское, наши кавалеры, недавние учителя, говорили тосты, мы поднимали бокалы, стекло искрилось и звенело…
Кукин с женой расхаживали вдоль столов, наблюдая, чтобы все ели, поддерживал разговор, чокаясь и радуясь такому большому количеству молодых гостей. После обеда нам предложили спуститься в сад к беседке, а там стояло много маленьких кругленьких мраморных столиков на чугунных ножках, и в красивых чашках нам подавали кофе с ликером и мороженое. В саду большие клумбы с цветами благоухали — и все было так нарядно, прекрасно, любовно; атмосфера легкости, миролюбия окружала нас, смех несмолкаемо звучал в саду.
К вечеру подъехали за нами кареты, отвезли нас в последний раз в институт, оттуда мы расходились по домам, а живущие ожидали приезда родных, телеграмм, денег, чтобы всем и навсегда разъехаться. Было несколько грустно, но в то же время чувство огромной свободы, независимости охватывало все существо.
4 мая мы уезжали на дачу. Опять туда же, в Петровско-Разумовское, но теперь дача была у нас двухэтажная и у меня отдельная комната: маленькая, с балконом, который выходил на прелестную лужайку. В комнате стояли кровать, письменный стол и два стула. Справа висела полка для книг, а на ней Свен Гедин. Как же мне угодили этой великолепной работой! В ней путешествие по Каракумам с многочисленными фотографиями и картами. Теперь мне хватит на лето, буду читать медленно, с картой, отмечать
