и в ее желтом круге блестел черный телефонный аппарат.
Сергей Петрович подошел, набрал номер.
– Дежурный? Это Черепанов из Москвы. Сообщений для меня не было? Если появятся, звоните в историко-литературный музей на вахту. Да, я здесь. Всё. Вы, любезнейший, позовите меня к телефону, если мне позвонят из военной прокуратуры, – повернулся он к сторожу, положив трубку.
При упоминании о прокуратуре на длинном, но почти лишенном подбородка лице Исаича мелькнуло смятение.
– Вообще-то сегодня санитарный день… – пробормотал он. – Не положено… Альберт Иваныч!..
– Исаич, не гони волну, – негромко сказал Пепеляев. – Все схвачено. Позвонят – позовешь. Если, конечно, найдешь нас, – многозначительно добавил он.
– Что значит: «если найдешь»? – удивился Черепанов.
– Я вам потом объясню, хорошо? Пойдемте. Исаич, открывай.
Сторож хмуро выбрал из связки ключ и, шаркая ревматическими ногами, поплелся на второй этаж. Здесь он отпер дверь с надписью «Служебный вход». Звонарев с Черепановым вслед за Альбертом Ивановичем вошли в темный коридор.
– Я же говорил: мы идем в подземный ход! – зашипел Пепеляев, когда дверь за ними захлопнулась и проскрежетал в замке ключ. – Как он позовет вас оттуда? Вы что, думаете, он знает, куда идти?
– Не нравится мне это, – сказал Алексею голос Сергея Петровича из темноты. – Какая-то авантюра. Может, пойдем отсюда, пока не поздно?
– Товарищи!.. – простонал Альберт Иванович, который шарил по стене в поисках выключателя. – Ну что вы, как дети? Не в притон же я вас какой-то веду, в самом деле!
– Сергей Петрович, ведь всего час! – поддержал Пепеляева Звонарев, которому все это: темнота, разговоры шепотом, обстановка секретности – живо напомнило детские экспедиции по чердакам и подвалам, где предположительно таились сокровища.
Зажегся, наконец, свет. То, что увидели вокруг себя Звонарев и Черепанов, очень смахивало на картинную лавку из повести Гоголя «Портрет». Все было загромождено прислоненными к стенам пыльными полотнами в рамах и без оных (большей частью посредственные крымские пейзажи), скульптурами в лохмотьях паутины, какими-то здоровенными ящиками с надписью «Не кантовать!» и пухлыми, забитыми бог весть чем папками. Сходство с барахолкой из «Портрета» усиливалось еще оттого, что на полу у противоположной стены стоял написанный маслом портрет какого-то крючконосого худого старика с горящим взглядом, в расшитом халате и круглой черной шапочке на голове.
– Это тот самый мистический портрет из повести Гоголя? – пошутил Алексей.
– Как? – не понял Пепеляев.
– Ну, помните, в «Портрете» у Гоголя художник Чартков покупает на развале картину, изображающую какого-то восточного ростовщика?.. Она все путешествовала от человека к человеку.
– А-а, – засмеялся Альберт Иванович. – Почти угадали! Это Соломон Крым, премьер-министр Крыма в 1918 году. Автор неизвестен. Кстати, вот этот мужчина, похожий на Ленина, – Пепеляев указал на другой портрет, поменьше, – министр юстиции в правительстве Крыма Владимир Дмитриевич Набоков, отец знаменитого писателя Набокова. Как сами понимаете, по идеологическим соображениям оба портрета не годятся для основной экспозиции. Впрочем, в официальных местах этот портрет Соломона Крыма не висел никогда. Дело в том, что премьер здесь изображен в караимском наряде. Караимы, как вам, наверное, известно, это такая крымская народность, исповедующая разновидность иудаизма. Их столица, горный город неподалеку от Бахчисарая, так и называлась – Чуфут-Кале, что в переводе с крымско-татарского означает «иудейский городок». Так вот: Соломон Крым был караимом, и караимские купцы решили ему сделать подарок, когда он возглавил отложившийся от большевистской России Крым. Они заказали портрет премьера и торжественно вручили ему с адресом. Но купцы явно перестарались, попросив художника изобразить своего знатного сородича в караимском наряде: Соломон Крым, всячески заигрывая с крымскими татарами, вовсе не хотел афишировать своего происхождения. Кстати, это не единственный портрет в этом запаснике, заказанный караимами. Есть и более крупные фигуры. – Альберт Иванович, поднатужась, отвернул от стены высоченную картину в богатой резной раме. Это был портрет государыни Екатерины II в полный рост. – Со времен Екатерины Великой, – продолжал Пепеляев, – не было царя, который не удостоил бы своим посещением Иудейский городок, кроме одного – Павла.
– Может, поэтому он и царствовал так мало? – усмехнулся Сергей Петрович.
Альберт Иванович засмеялся, а потом подумал и сказал:
– Может быть. – Он отвернул от стены другое полотно, поменьше. На нем изображен был сын Павла Петровича и участник заговора против него, лысеющий со лба император Александр I, стоявший с кавалергардским шлемом в руках на фоне грозовых облаков.
– Все эти портреты – из главного парадного зала дома приемов высочайших гостей, выстроенного в Чуфут-Кале в 1897 году. – На следующей картине, которую Пепеляев повернул к Звонареву и Черепанову, был император Николай I. Он стоял в точно такой же позе, что и его старший брат, и тоже на фоне облаков, только Александр Павлович смотрел влево, а Николай Павлович вправо. Затем были продемонстрированы Альбертом Ивановичем портреты Александра II с лихо закрученными усами, мощного, глядевшего исподлобья Александра III и наконец Николая II в блестящих сапожках, сидевшего, ловко закинув ногу на ногу. Наблюдая за Альбертом Ивановичем, сноровисто управлявшимся с громоздкими полотнами, Алексей подумал, что в своем грязноватом тулупе до пят он, наверное, очень похож на тех, кто в свое время эти портреты снимал.
– Государь Николай Александрович с супругой посетили Иудейский городок 19 сентября 1902 года – даже раньше знаменитой поездки в Дивеево! – говорил Пепеляев. – Но это был последний визит в Чуфут-Кале столь высокопоставленных особ. Поэтому, как сами понимаете, новых портретов в доме приемов больше не появилось. Пришло время других портретов. – Он порылся в сваленных у стены полотнах (с одного из них на посетителей внимательно глянул карий глаз покойного Брежнева, окаймленный знаменитой густой бровью) и вытащил, подняв облако пыли, объемную картину, изображавшую Иосифа Виссарионовича Сталина в наглухо застегнутой шинели, стоявшего на каком-то возвышении у пушки времен Крымской войны. – Сталин на Малаховом кургане!
– Он тоже написан по заказу караимов? – полюбопытствовал Звонарев.
– Нет, – улыбнулся Альберт Иванович. – Сталин не интересовался караимами и никогда не посещал Чуфут-Кале, хотя в Крыму, как известно, отдыхал часто. Дом приемов царственных особ в тридцатые годы был разобран, сохранился только его высокий цоколь. Ну что ж, идемте дальше?
На одном из ящиков, мимо которого они проходили, стояла метровая скульптурная группа из чугуна. Круглый, ушастый, совершенно лысый человек, ощерясь зубастым ртом, передавал торжественный лист с надписью «Указ Президиума ВС СССР» трем обступившим его гражданам: рабочему в шахтерской каске, колхознице в украинской сорочке и очкастому кучерявому интеллигенту с авторучкой в кармашке пиджака. Лицо лысого и ушастого показалось Алексею знакомым.
– Кто это? – спросил он.
– Никита Сергеевич Хрущев вручает народу Украины Указ Президиума Верховного Совета СССР о передаче Крымской области из состава РСФСР в состав Украинской ССР, – заученно объяснил Пепеляев. – После октября
