весел, насвистывал и напевал, даже разговаривал вслух:
– Да, из шкуры Люпена… не пройдет и недели… и даже четырех дней! Иначе он нас сожрет, негодяй!.. Этим вечером его план не удался, но это ничего не значит… Ведь расчет был верным… Стейнвег может находиться лишь здесь… Только вот…
Он лег в постель и сразу выключил электричество. Сернин приблизился к занавеске и, слегка приподняв ее, увидел смутный свет, сочившийся сквозь окна, оставляя кровать в кромешной тьме.
«Бесспорно, это я простофиля, – сказал он себе. – Я полностью просчитался. Как только он захрапит, я улизну…»
Однако его удивил приглушенный звук, природу которого он не смог определить, но исходил этот звук от кровати. Это было что-то вроде скрипа, впрочем, едва уловимого.
– Ну как, Стейнвег, что у тебя там?
Это говорил барон! Не было ни малейшего сомнения, что говорил именно он, но как могло статься, что он обращался к Стейнвегу, раз Стейнвега в комнате не было? А Альтенхайм продолжал:
– Ты по-прежнему несговорчив?.. Да?.. Болван! И все-таки тебе придется рассказать, что тебе известно… Нет?.. Тогда спокойной ночи и до завтра…
«Я грежу, грежу, – говорил себе Сернин. – Или это он грезит вслух. Поразмыслим. Стейнвега рядом с ним нет, его нет и в соседней комнате… и даже в доме его нет. Альтенхайм сам сказал это… Тогда что означает эта ошеломляющая история?»
Он заколебался. Не наброситься ли ему на барона, не взять ли его за горло и силой добиться от него того, чего он не смог добиться хитростью? Вздор! Ни за что Альтенхайм не даст запугать себя.
– Ладно, – прошептал он, – я ухожу, отделаюсь потерянным вечером, вот и все.
Однако он не ушел. Он чувствовал, что нельзя уходить, что он должен остаться, что еще может подвернуться случай.
С величайшими предосторожностями он снял четыре или пять костюмов и пальто, разложил их на полу, расположился поверх и, прислонясь спиной к стене, преспокойно заснул.
Барон был не из ранних пташек. Часы пробили девять, когда он встал с постели и позвал слугу.
Прочитав корреспонденцию, которую тот принес, барон молча оделся и стал писать письма, пока слуга старательно развешивал в шкафу вчерашнюю одежду, а Сернин, сжав кулаки, говорил себе:
«Неужели мне придется раздавить солнечное сплетение этого типа?»
В десять часов барон приказал:
– Уходи!
– Вот только еще этот жилет…
– Говорю тебе, пошел прочь. Вернешься, когда я тебя позову… не раньше.
Он сам закрыл за слугой дверь, выждал пару минут, как человек, не доверяющий другим, и, подойдя к столу, где находился телефонный аппарат, снял трубку.
– Алло!.. Мадемуазель, прошу вас соединить меня с Гаршем… Да, мадемуазель, вы мне позвоните…
Он остался у аппарата.
Сернин дрожал от нетерпения. Не собирается ли барон разговаривать со своим товарищем по преступлению?
Раздался звонок.
– Алло, – ответил Альтенхайм. – А-а, это Гарш… прекрасно… Мадемуазель, соедините меня с номером тридцать восемь… Да, тридцать восемь…
И через несколько секунд так тихо и так четко, как только возможно, он произнес:
– Номер тридцать восемь… Это я… никаких лишних слов… Вчера? Да, мы упустили его в саду… В другой раз, конечно… но дело не терпит… Вечером он перерыл весь дом… я тебе расскажу… Разумеется, ничего не нашел… Что?.. Алло!.. Нет, старик Стейнвег отказывается говорить… угрозы, обещания, ничто не помогло… Алло… Ну да, черт возьми, он знает, что мы ничего не можем… Мы не знаем проекта Кессельбаха, а историю Пьера Ледюка – лишь отчасти… Разгадка у него… О, он заговорит, я за это ручаюсь… И даже этой ночью, иначе… Э-э, что ты хочешь, все, только бы не упустить его! Представляешь, если князь выкрадет его? О, этот через три дня должен получить свое… У тебя есть идея!.. Действительно… идея хорошая. О! О! Превосходная… я этим займусь… Когда увидимся? Давай во вторник? Ладно. Я приеду во вторник… в два часа…
Он положил трубку и вышел. Сернин слышал, как он отдавал приказания:
– На этот раз осторожней, а? Не попадитесь глупо, как вчера, раньше ночи я не вернусь.
Тяжелая дверь вестибюля закрылась, потом послышались стук калитки в саду и звук колокольчика удаляющейся лошади.
Через двадцать минут явились двое слуг, они открыли окна и навели порядок в комнате.
После того, как они ушли, Сернин прождал еще довольно долго, до предполагаемого часа их трапезы. Потом, решив, что слуги на кухне за столом, он выскользнул из шкафа и принялся изучать кровать и стену, у которой та стояла.
«Странно, – подумал он, – действительно странно… Ничего особенного. У кровати никакого двойного дна… Под ней нет люка. Посмотрим соседнюю комнату».
Он очень осторожно прошел туда. Это была пустая комната, без всякой мебели.
«Значит, не здесь скрывается старик… В толще этой стены? Невозможно, скорее это перегородка, и очень тонкая. Черт возьми! Я ничего не понимаю».
Дюйм за дюймом он исследовал пол, стену, кровать, теряя время на тщетные опыты. Наверняка тут был какой-то трюк, возможно, весьма простой, но он его пока не разгадал.
«Разве только, – сказал он себе, – Альтенхайм действительно не бредил… Это единственно допустимое предположение. А чтобы проверить его, у меня есть лишь один способ – остаться. И я остаюсь. Будь что будет».
Опасаясь быть застигнутым врасплох, он снова вернулся в свое укрытие и больше не двигался, предаваясь мечтам и подремывая, мучимый, впрочем, сильнейшим голодом.
И свет померк. И наступила тьма.
Альтенхайм вернулся лишь после полуночи. Он поднялся к себе в спальню, на этот раз один, разделся, лег и сразу же, как накануне, выключил электричество.
То же тревожное ожидание. Тот же необъяснимый слабый скрип. И все тем же насмешливым тоном Альтенхайм произнес:
– Ну что, как дела, дружище?.. Ругательства?.. Ну нет, ну нет, старина, это совсем не то, о чем тебя просят! Ты на ложном пути. Что мне нужно, так это доподлинные откровения, самые полные, самые подробные касательно всего, что ты поведал Кессельбаху… история Пьера Ледюка и так далее. Это ясно?
Сернин с изумлением слушал. На сей раз ошибки быть не могло: барон действительно обращался к старику Стейнвегу. Впечатляющая беседа! Ему казалось, он подслушивает таинственный диалог живого и мертвого, разговор с существом невообразимым, пребывающим в другом мире, существом невидимым, неосязаемым, несуществующим.
Барон продолжал, насмешливый и жестокий:
– Ты голоден? Поешь, старина. Только помни, что я сразу выдал тебе весь твой запас хлеба и что, откусывая его, из расчета по нескольку крошек за двадцать четыре часа, тебе этого хватит самое большее на неделю… Ну, предположим, на десять дней! Через
