ЭПИЛОГ
Тара
Весь оставшийся месяц мы встречаемся понарошку.
Понарошку, потому что на самом деле мы не встречаемся.
Нет никакого притворства в том, что мы все больше влюбляемся друг в друга. Есть вещи и похуже, чем влюбиться в своего тайного мужа.
Эм в восторге от этого, и вместо того, чтобы уехать, как Бекка и ее муж, которые прервали свой медовый месяц и убрались к черту из Нью-Хоупвелла, Джек и Эм составляют нам компанию во всех осенних развлечениях.
Сегодня, однако, мы сидим дома, смотрим старые фильмы про Хэллоуин и вырезаем тыквы.
— Это отвратительно, понимаешь? — Я морщу нос, вываливая кишки на его стол, покрытый бумагой мясника. — Это так липко. Странно думать, что люди увидели это и подумали: «Ням, это выглядит аппетитно».
Уорд ухмыляется, глядя на меня поверх своей собственной вырезанной тыквы. — Я сейчас поджарю семечки, только за этот комментарий.
— Острые? — спрашиваю я, приподнимая одну бровь.
— Ты хочешь, чтобы они были острыми?
— Ты же знаешь, я люблю острое.
— Я сделаю тебе острые, а себе сладкие, договорились?
— Договорились. — Я хмурюсь, уставившись на бумажный рисунок летучей мыши, который я каким-то образом должна вырезать на бугристой поверхности. — Я не знаю, создана ли я для вырезания тыкв.
— Ты не должна быть создана для этого, это тыква создана для того, чтобы ее резали, легкомысленно говорит Уорд.
Я угрожающе поднимаю горсть тыквенных внутренностей.
— Не заставляй меня использовать это.
Но тут у меня пищит телефон, и я пользуюсь возможностью отказаться от вырезания тыквы и вымыть руки, чтобы ответить на сообщение, высветившееся на экране.
Эм: Ты точно не хочешь пойти в кукурузный лабиринт с привидениями? Это последняя ночь. Давай, это же Хэллоуин!
Я подталкиваю Уорда, показывая ему текст, и он громко смеется, как я и предполагала.
Я: На данный момент меня все устраивает, спасибо.
Эм: ОТЛИЧНО
— Достаточно неплохо, — говорит Уорд и разворачивает свою тыкву, демонстрируя очень стереотипного улыбающегося Джека О'Лантерна.
— Симпатично. — Говорю я ему. — А теперь сделай мою.
Он смеется, качая головой, но обходит стол.
— Давай попробуешь сделать это еще раз, когда у нас появятся дети.
Я замираю, мои глаза округляются.
— Ты хочешь детей?
— Я сегодня разговаривал с мамой, — аккуратно добавляет он.
— Это не ответ, — говорю сквозь смех. — И как все прошло?
— Она сказала, что Бекка вернулась из медового месяца и рассказывает сказки о моей фиолетововолосой подружке всем, кто ее слушает… и как она ее назвала? Невыносимой. Она сказала, что не может дождаться встречи с тобой.
— О, — говорю я, едва дыша, когда Уорд ловко заканчивает потрошить мою тыкву и начинает вырезать жуткую рожицу на передней части. — Это очень… мило.
— Да. Я тоже так подумал. Вообще, это был хороший разговор. Думаю… я думаю, что нам понадобится время, чтобы все исправить, но, поговорив с ней сегодня, я понял, что это возможно.
Я обнимаю его за талию, несказанно радуясь за него. Я знаю, что отношения с его мамой были напряженными с тех пор, как он переехал сюда.
— Я очень рада за тебя.
— Ты очень мешаешь резать твою тыкву.
— Извини, — говорю ему, а потом решаю снова пойти помыть руки. Тыквенные внутренности и кожа — две вещи, которые действительно не сочетаются. — Подожди. — Нахмурившись, я скребу по ногтям. — Я все еще не понимаю, какое отношение это имеет к детям.
— Моя мама спросила, собираюсь ли я жениться на тебе. — Это прозвучало совершенно неожиданно.
— Ты ей рассказал? Что мы… вроде как женаты?
— Я сказал ей, что о браке мы уже говорили, и она сказала, что не может дождаться, когда сможет поиграть со своими внуками.
Я усмехаюсь, выключая кран.
— Понятно. Самонадеянно, но мне нравятся женщины, которые говорят то, что имеют в виду.
— Вот, — говорит он, поворачивая тыкву так, чтобы я могла увидеть ее удивленное лицо.
— Гораздо лучше, чем летучая мышь.
— Ты думаешь?
— Да, потому что теперь мы покончили с тыквами.
Он смеется, и мы выносим тыквы на улицу, ставим их на крыльцо, несмотря на то, что к нам не придет ни один человек. Тыквы только для нас.
И для того, кто еще может наблюдать.
Как только мы наводим порядок на кухне и освобождаем ее от остатков тыкв, я заставляю его прижаться ко мне на диване. Ну, заставляю — это сильный глагол, но я определенно монополизирую диван и его колени.
— Передашь ведерко? — спрашиваю я Уорда. Он не реагирует, просто протягивает мне две мои любимые вкусняшки — чашку с арахисовым маслом и мятную лепешку. — Спасибо.
— Не за что. Я люблю тебя.
Он моргает, явно удивляясь самому себе. По телевизору три ведьмы поют «I Put A Spell On You» на многолюдной костюмированной вечеринке.
— Хм? — говорю я, подталкивая его ногой. Несколько недель назад он принес мне домой уютные носки с тыквами, и они сейчас на мне, когда я постукиваю по нему пальцами ног. — Что?
— Я люблю тебя, — повторяет он, беря мою ногу и щекоча ее свод. — И я люблю эти тыквенные носки, и я люблю, как ты смеешься и задыхаешься, когда я тебя щекочу, и я люблю засыпать с тобой в обнимку каждую ночь, и…
— Я тоже тебя люблю, — говорю ему, широко улыбаясь.
— Я знаю, — говорит он.
— Ааа!
— Что? — Он пожимает плечами, передавая мне еще одну чашку с арахисовым маслом. — Ты говоришь это во сне.
— Нет. — Я бросаю ему конфету, и он аккуратно ловит ее.
— Говоришь. И ты меня любишь.
— Люблю, — говорю ему, ухмыляясь. Затем обнимаю его и осыпаю поцелуями всю его колючую бороду, которую он уже успел отрастить. — Я люблю тебя.
Наверху хлопает дверь, но никто из нас не обращает внимания.
