повыше, телеги завалены битой кухонной утварью, матрасами, мелкой детворой. Телегой правит отец, за ней бежит собака. К откидному задку пристегнуты гниющие ящики, испачканные землей, в которых содержатся кости старших. Имена их и даты – мелом по источенному червями дереву. Пока они трясутся по дороге, из швов между досками сеется сухой прах…
По всему столу шептали карты, звякали бутылки. Под полом – приглушенный бум сдвинувшейся бочки. Ляля покачивалась и храпела у себя в кресле с кошкой на коленях, а за оконцем среди потускневших звезд в реке темно бежал плавучий дом, притененный городскими огнями.
Все сны ему бередила его подспудная одержимость неповторимостью. Он видел брата своего в пеленках, тянет руки, пахнет мирром и лилиями. Но там, где ворочался он на своей шконке в журчащем полудне, звал его голос Джина Хэррогейта. Рука Хэррогейта с откидного борта грузовика, лицо расчерчено вафлей за проволочной сеткой, зовет.
Саттри осоловело сел. Волосы его слиплись на черепе, а по лицу катились бусинки пота.
Эй, Сат.
Минутку.
Он натянул брюки, и мотнулся к двери, и распахнул ее настежь. Там в перепачканной одежде стоял Хэррогейт, худая физиономия аж светится, хрупкий призрак, дрожащий и, вероятно, не настоящий в жаре дня.
Как поживаешь, Сат?
Он оперся о косяк, одной рукой прикрывая глаза. Боже, сказал он.
Ты спал?
Саттри отошел на шаг в тень. Руку от лица он не отнял. Ты когда откинулся?
Хэррогейт вошел с обычным своим деревенским почтением, озираясь. Да вышел уже, сказал он.
Как ты меня нашел?
Порасспрашивал. Сперва тудой вон сходил. Там черномазые живут. Она мне сказала, где ты. Он оглядел каютку. Там они тож в постели были, сказал он. Ох ты ж.
Погоди минутку, сказал Саттри.
Чего?
В свете из окошка он повернул его вокруг. Что это на тебе такое? спросил он.
Хэррогейт пошаркал ногами и всплеснул руками. Ай, ответил он. Да просто старье всякое.
Это тебя в работном доме в такое вырядили?
Ага. Они мою одёжу потеряли, которую мне выдали в больнице. Я ж не смешно так смотрюсь, а?
Нет. Ты смотришься психом. Он подергал за Хэррогейта. Это что?
Хэррогейт растопырил руки. Не знаю, ответил он.
Саттри поворачивал его дальше. Боже праведный, произнес он.
Рубашку ему смастрячили из громадной пары полосатых подштанников, шея просовывалась сквозь разорванный шов в промежности, руки свисали из просторных штанин, как палки.
Ты какой размер носишь?
Какой размер чего?
Чего угодно. Для начала рубашки.
Маленький годится.
Маленький.
Ага.
Снимай эту фигню.
Он выпростался из рубашки и остался стоять в брюках кондитера не по размеру, чьи отвороты были подвернуты чуть ли не до колен.
Ты почему, к черту, на них штанины не обрезал?
Он расставил ноги и глянул вниз. Я, может, еще вырасту, сказал он.
Снимай давай.
Тот сбросил их на пол и остался голый, в одних башмаках. Саттри подобрал брюки и отчекрыжил от штанин фут или больше своим рыбным ножом, а потом порылся у себя в бюро, пока не нашел рубашку.
Башмаки мои, сказал Хэррогейт.
Саттри глянул на огромные ботинки на резине. Ноги у тебя, наверное, еще дюймов на четыре-пять отрастут, сказал он.
Терпеть не могу тесную обувь, сказал Хэррогейт.
На, вот эту рубашку примерь. И подверни штаны эти внутрь, чтоб не так заметно.
Ладно.
Одевшись снова, он уже меньше стал похож на клоуна, скорее на беженца. Саттри покачал головой.
Меня в донышко ботинка подстрелили, сказал Хэррогейт. Он поднял одну ногу.
Джин, произнес Саттри, каковы твои планы?
Фиг знает. Найду себе в городе местечко, прикидываю.
А чего домой не вернешься?
Не пойду я туда. Мне и в верхнем городе нравится.
Ты б все равно мог приходить, как блажь найдет.
Не. Черт, Сат, я ж теперь городская крыса.
Где собираешься жить?
Ну. Я думал, может, ты местечко знаешь.
Думал.
Тот старый хрыч под мостом целкое себе местечко устроил. Там под низом тебя никто нипочем не найдет.
А чего на другом конце там не поселишься?
Я туда смотрел, но там все дороге открыто, не будет никакого уединения. А кроме того, по соседству черномазые.
Ох, ну что ж, сказал Саттри. Черномазые.
Ты какое-нибудь место знаешь?
Как насчет виадука? Под него заглядывал?
Это где такой?
Его прям отсюда видать. Видишь?
Хэррогейт проследил за указующим пальцем, выглянув из открытой двери в сторону города, где Первый ручей оседлала копия речного моста поменьше.
Прикидываешь, там не занято?
Не знаю. Там и толпы народа уже могут набраться. Сходил бы да посмотрел?
Хэррогейт встал со шконки, на которой сидел. Ему не терпелось пуститься в путь. Геенна клятая, сказал он. Целко вышло б, если его никто не занял, а? В смысле, поселиться тут в верхнем городе и все такое.
Ясен пень, сказал Саттри.
Виадук охватывал собой заросшую кишку, наполненную обломками да остатками – и несколькими халабудами из упаковочных ящиков, населенными беспризорными черными, – и вот через эту хнычущую пустошь вились по сумаху и ядовитому плющу темные и лепрозные воды Первого ручья. Паводки отмечены нефтью, и отходами, и кондомами, что болтаются на ветках, словно выброшенные на мель пиявки. Хэррогейт пробрался через это бесхозное волшебное царство к последним бетонным аркам виадука, туда, где они уходили в землю. Вошел деликатно, глаза метались туда-сюда. Внутри никого. Земля прохладна, гола и суха. Вот какие-то кости. Битое стекло. Несколько случайных собачьих каках. Два гнутых и изувеченных стояночных счетчика с комьями цемента вокруг корней.
Ёксель, прошептал Хэррогейт.
Там был небольшой бетонный дот с трубами и кабелями, куда можно складывать всякое, а раз снаружи все заросло бурьяном, более уединенного убежища и придумать нельзя. Хэррогейт присел на корточки, обхватив себе колени, и выглянул наружу. Посмотрел, как под высокими арками шныряют туда-сюда голуби, и пригляделся к мешанине халуп на дальнем откосе выемки, где те висели, увязанные зыбкими дружинами драной серой стирки. Темные и почти вертикальные огороды виднелись среди жестяных или толевых крыш и громадных гнезд кудзу поперек недужных деревьев.
К вечеру он уже набрал несколько ящиков и выстроил их в нечто вроде складской стенки, а из старых кирпичей сделал себе очаг и положил глаз еще кое на какой товар, требующий всего лишь наступленья темноты. К тому времени он уже был в верхнем городе – выуживал жестянки из мусорок себе на кухонную утварь. Подступался к матрасу с шезлонга на чьей-то веранде. Все красношарые фонари из канавы, где чинили водовод.
Он долго
