возмущается Каша, уперев руки в бока.
Тор покорно добавляет:
– И мальчиков, конечно, тоже.
С нитками и иголками я дружу примерно так же, как с кастрюлями и сковородками: то есть никак. Зато руку неожиданно поднимает Оксана:
– Я могу. Я люблю шить.
– Супер, – радуется Каша. – А то уж я думал, придется одному штопать кружавчики на ваших панталонах!
Больше никто не вызывается. Я оборачиваюсь, чтобы спросить Оксану и Кашу, идут ли они домой, но они так увлечены разговором, что, кажется, совсем про меня забыли. Чувствую неприятное жжение в груди и с недоумением прислушиваюсь к новому ощущению. Как будто кто-то тушит о грудную клетку сигарету, только изнутри. Это что… ревность? Боже, так и есть! До чего глупо! И все же… Оксана запрокидывает голову и смеется. Они обмениваются телефонами. Понимают друг друга с полуслова. Им хорошо без меня.
Я резко отворачиваюсь и сцепив зубы иду к выходу из актового зала.
– Эй, Котлетка, ты куда? – Сильная рука хватает меня за лямку рюкзака и тянет назад. – Мы с Бэмби выбрали тебя председателем швейного комитета.
– Я не умею шить, – отрывисто говорю я, выдергивая рюкзак.
– От тебе и не требуется шить. Будешь приносить нам вкусняхи, развлекать беседами.
– Я что, секретарша с функциями клоуна?
– Ш-ш-ш, Котлетка. Ты председатель. Председатель, – говорит Каша, закидывая руку мне на плечи.
– Соглашайся, – просит Оксана. – Будет весело.
Я оборачиваюсь и смотрю на них обоих. Каша в своем растянутом свитере похож на гусеницу, которая безуспешно маскируется под пчелу. У него слишком длинные руки и ноги, большой рот, острый нос и прыщи на подбородке. А у Оксаны кожа, как сливки, и грустная улыбка. В черной водолазке она кажется старше и бледнее, чем обычно.
Как это случилось? Почему они выбрали меня? В груди растет и ширится что-то большое, теплое, мягкое… У меня почему-то щиплет в глазах и носу, так что я быстро-быстро моргаю и наклоняю голову, чтобы волосы закрыли лицо.
Мои друзья.
Глава 11. Бабочки
Пора признать, план с книгой провалился. Впрочем, это даже планом назвать нельзя, просто глупая попытка за неимением лучших идей. Может, он просто выкинул моего «Пигмалиона»? Или ему не понравилась пьеса. Впрочем, ответ не так уж и важен. Просто этого недостаточно. Того, что я делаю, недостаточно. И кажется, я знаю почему…
Я падаю на кровать, раскинув руки в стороны. Изучаю чистый лист потолка и набираюсь храбрости. А затем тихо, но отчетливо произношу:
– Мне страшно.
Ведь знать о таком – значит в каком-то смысле быть ответственной. Если самое ужасное все-таки случится, я не смогу в унисон с другими причитать: «Ах-ах, мы даже не подозревали». Потому что я знала. Я видела!
Груз чужих эмоций смешивается с моим страхом, и конструкция получается такой тяжелой, что я прогибаюсь под ней. Нет, я не боюсь сломаться. Я боюсь не справиться. Что, если я все испорчу? Что, если меня недостаточно? Что, если, даже приложив все силы, я все равно не смогу помочь? Раньше ведь не получалось…
Страх парализует, заставляет держать дистанцию – вот почему я не могу находиться рядом с мамой. Вот почему мне так трудно заговорить с Андреем. Я боюсь. И, что еще хуже, не знаю, как поступить правильно.
Я переворачиваюсь на бок. Подтягиваю колени к груди и, помедлив, обхватываю пальцами левой руки запястье правой. Ничего. Я по-прежнему могу узнать, что чувствуют все люди на земле, кроме меня самой. Но как же тогда мне понять, что делать? Как разобраться в себе?
Опускаю ноги на холодный пол, и пальцы инстинктивно поджимаются. Шарю в рюкзаке, нетерпеливо вытряхиваю его содержимое на кровать и нахожу блокнот. В списке причин остаться только два пункта: театр и запах дождя. Негусто… Помедлив, я добавляю в список третий пункт – друзья. Непонятно только, есть ли они у Андрея, и если нет, то как это исправить.
Колпачок от ручки с хрустом разламывается у меня во рту, и я с отвращением выплевываю синие куски пластика на одеяло. Фу, даже не заметила, что грызу его! Теперь у меня ни колпачка, ни толковых идей. А впрочем…
Он ведь согласился со мной порепетировать.
Я хватаю телефон и строчу в Вотсапе так быстро, как только могу, пока не передумала:
«Поможешь с репетицией? У меня не получается с няней».
Это не слишком фамильярно? Черт, я даже не поздоровалась! И не подписалась. Вдруг у него нет моего номера? Я добавляю:
«Это Саша».
И еще:
«Мацедонская».
Гос-с-споди, что за тупость? Я бьюсь головой в подушку, пока не слышу тихий «треньк» сообщения:
«Занята сейчас? Наш водитель Кирилл может за тобой заехать».
Прямо сейчас? Ну уж нет! Я не готова!
Я отвечаю:
«Супер. Спасибо. Мне нужно минут тридцать на сборы».
– Ма-а-ам, можно мне надеть твою футболку с пеликаном? Это срочно!
Водитель, высунувшись в окно, прижимает к электронной панели пропуск. Огромные ворота почти беззвучно отъезжают в сторону и открывают вид на просторный пустынный двор. Летом здесь, должно быть, красиво: сытый зеленый газон, аккуратные клумбы. А сейчас пространство кажется голым и стерильным, словно больничный коридор.
Я неловко выбираюсь из машины и задираю голову, чтобы охватить взглядом весь дом. Он двухэтажный, темно-серого цвета и с широким крыльцом, которое иначе как парадным не назовешь. Даже ковровая дорожка имеется! Только не красная, а зеленая. Плоскую крышу подпирают четыре массивные колонны, а панорамные окна справа и слева от двери сияют начищенными стеклами.
Несколько минут я топчусь на месте, набираясь смелости. А потом трачу еще столько же времени на поиски звонка: он прячется под черным светильником, похожим на старинный фонарь. Шумно выдохнув, я нажимаю на плоскую кнопку и прислушиваюсь. Вместо привычного дин-дона раздается что-то сложно-мелодичное. Музыка кажется смутно знакомой, но… нет, понятия не имею, что это.
Дверь распахивается.
– Привет. Надеюсь, Вольфганг Амадей тебя не напугал.
В дверном проеме стоит Андрей. От него, как всегда, пахнет свежестью, хвоей и тем странным необъяснимым ароматом, которым пахнут все богатые люди. Что-то вроде наночистоты. Влажные после душа волосы, белозубая улыбка, Apple Watch на запястье… А джинсы и рубашка так безупречно выглажены, что складок нет даже там, где они в принципе обязаны быть. Под мышками, например, или на сгибе локтя.
– Проходи.
Андрей отходит чуть в сторону, пропуская меня внутрь, и я с трудом подавляю желание ткнуть его локтем под ребра. Во-первых, чтобы убедиться, что он настоящий, а во-вторых, чтобы хотя бы немножко помять рубашку.
