очередным поводом для недовольства мамы.
Родители говорят в кухне, слышны их неслышные голоса.
– Я гулять с Элли! – кричит Дима. Ждет. Голоса замолкают. Никто не отвечает. Голоса начинаются снова.
Дима надевает на Элли строгач с прицепленным поводком. Просит у нее прощения. Как и всегда, когда… строгач.
– Я гулять с Элли, – повторяет Дима и выходит из дома. Далеко они не пойдут, сделают несколько кругов по газону. Ни ему, ни ей не захочется домой, но они скоро вернутся.
Не сразу, но Аня свыклась. С Димой, с тем, какой он, с тем, какая она с ним. Замазывала трещинки, наносила внутренний макияж – а уж в макияже Аня толк знала. Базовый уход – безвыходно необходимое, как если бы завели собаку и за ней нужно было каждый день убирать.
К слову, о собаке. Завели. Нужно каждый день убирать. Благо, в уголке участка, в небольшой специально построенной курьеножной избушке у них живет смотритель, по совместительству разнорабочий, по совместительству охранник, по совместительству всё, что попросят. Не обладающий высокими запросами и, кажется, даже видом на жительство, этот таджик в том числе убирал собачье дерьмо и хотя бы этим в глазах Ани оправдывал получаемые копейки.
Малик – вроде бы вообще-то неглупый мужик, насколько Аня смогла понять из нескольких коротких разговоров, просто без образования и хорошего русского – не жаловался на работу. Хотя что бы ему дало образование: много лет он приезжал со странных свежих звенящих апрелей по странные смердящие опостылевшие октябри на заработки в Россию (строил, копал, убирал, возил), а вместе с ним приезжали школьные учителя, инженеры, архитекторы, не пригодившиеся дома, и образование их не спасало. Традиционно большую часть денег отправляли на родину, семье, Малик – тоже, у него там были только пожилые родственники, своей семьей обзавестись не успел. Потому и в России ему было легче, чем остальным. В один из таких приездов, когда ему было уже под тридцать, хотя выглядел он старше – старила смуглая загрубевшая кожа, похожая на шкурку для шлифовки досок, – остался в России. Сначала жил у знакомых в деревне, потом через их каких-то неведомых многочисленных друзей попал к Спиридоновым, где и осел в небольшом домике на краю большого участка, который берёг, как лесник бережет лес. Деньги по-прежнему отсылал пожилым родственникам, а сам довольствовался скромным убранством комнатушки с парой окон и небольшим туалетом.
К Диме он относился просто – как к любому другому ребенку, как к любому другому человеку. Не разделял. И в голову не приходило. Иногда Дима захаживал к нему – Малик не пускал к себе, стеснялся, быстро выбирался за порог и захлопывал дверь. И они могли гулять по участку вместе с Элли, Малику это было только в радость, поскольку во время таких простых, бесхитростных, как жизнь, прогулок он подчищал длинные дорожки, запутанные, как кишки выпотрошенной скотины, подбирал забытые рабочими секаторы, поправлял каркасы, поддерживающие цветы и кусты в саду, вылавливал листья из декоративного пруда. Бывало, Дима что-то спрашивал, тоже что-то простое, про увиденную розу, про вот только что пролетевшего шмеля, про длинные тучи, странно согнутые, как вьющийся виноград, – и Малик отвечал. Отвечал, что это розы Анны и их лучше не трогать, что это шмель и его тоже лучше не трогать, хотя вряд ли и получится. Что нет, тучи нельзя потрогать, но не потому, что нельзя, а потому что не получится тоже, какие странные тучи, но вряд ли будет дождь. И дождя не было. Отвечал не заумно – заумно он не умел, – но и не разжевывая. В голову не приходило. Не разделял.
Да, пока что дождя не было.
А иногда – даже чаще – они просто молчали. И видели, что это хорошо.
Аня сначала смотрела на их общение (редкое, но всё ж) странно, потом привыкла. Вроде обычный парень, не насильник, не алкаш – пусть. Пусть.
Домашнее животное посоветовал завести врач, когда Диме исполнилось пять. До того было опасно, а в этом возрасте, сказали, в самый раз. Эмоциональная привязка, потенциальное развитие игрой, сенсорное восприятие от поглаживаний (тут Аня не стала задавать вопросов), социализация и прочее, и прочее. Думали насчет кошки – не хотелось много возни. Но оказалось, что у Юли аллергия. Нет, извините, значит, собака.
Щенка ротвейлера назвали Элли. Дима назвал. Его не спрашивали вообще-то, просто показали щенка, а он сказал: Элли (накануне бабушка ему читала упрощенный вариант сказки, разъясняя разные моменты). Угадал: это была девочка. Ане собака сначала нравилась – милый, смешной щенок, забавные гладкие лапки, незлые гиацинтовые глаза, свисающие ушки. Потом симпатия прошла, собака росла, да Аня просто никогда особо животных не любила. Так, есть и есть. Нормально, если нет. Позже отправили на дрессировку, и заниматься этим опять пришлось Ане: по вечерам возила сына и собаку в школу. Сына – для антуража, ну и не дома же его оставлять, пока она там с этой. Элли дрессировке особо не поддавалась: на руку кинолога, обернутую в слоистый, как осиное гнездо, чехол, не бросалась, лаять отказывалась. Дружелюбно смотрела на всех, вздергивала точечки-брови. Даня тогда сказал: Ну и ладно, зачем? Она же не будет нам кокаин искать, а за палкой и так бегает. Аня махнула рукой.
И этой же рукой замахивалась на собаку, когда та жрала ее флоксы и валялась в гортензиях. Как-то Элли совершила набег на розы, но ретировалась, изранившись шипами (смазывать ранки пришлось опять же кому – правильно, Ане). Позже искупалась в декоративном пруду, разбросав идейно уложенные камни, опрокинув и разбив статуэтки и вырвав растущие рядом бегонии. А когда теннисный мяч, кинутый Димой, застрял в изгороди, вполне уже выросшая Элли запрыгнула на нее, повалила и сломала. Схватила мяч и побежала играть дальше. Если Аня заставала Элли в процессе уничтожения ее Эдема, то кричала – что там обычно кричат? Фу! Нельзя! Брысь! Блядь, пошла на хуй отсюда, дура тупая! – но это не помогало совершенно.
Терпение надувалось шумно выдыхаемым углекислым газом и лопнуло, когда приятным сентябрьским днем Спиридоновы позвали в гости инвестора банка, где работал Даня, – грузную, складчатую, как сосиска в тесте из студенческой столовой их с Даней вуза, женщину, а Элли неведомо почему на нее прыгнула. Повалила – нет, не на кусты и не в пруд, а в строительную тачку с навозом, которую оставил Малик, уйдя на обед. Навоз, выдержанный и порядком выдохшийся, но тем не менее еще пахучий, добротный, совсем не дешевый, забился инвестору за шиворот, прилип
