это странное слово ни значило. Единственное, ради чего я работал, была истина. Если очистить шелуху, то окажется, что истина это та основа, на которой всё держится. Истина это порядок, который противостоит хаосу. Порядок всегда структурирован, хаос деконструктивен по своей природе. Упорядоченная система может делать ошибки, заблуждаться, но в ней заложено главное – структура. Гарантия поступательного развития в верном направлении. А ошибки будут исправлены рано или поздно.
Западный вход в Центральный Парк, без двадцати девять. Чёрное на чёрном, путаница голых сучьев на фоне грязного неба, парк похож на глухую тёмную стену. Бледные фонари вдоль Парк-Авеню делали темень парка ещё непроглядней. У входа в «Дакоту» на углу стоял патрульный «форд», на другом углу я приметил топтуна, он делал вид, что ждёт автобус, разглядывая расписание. Поднялась изжога, я сглотнул тягучую слюну. Появилось желание уйти, но я знал, что не сделаю этого и дождусь Курта.
Я перебежал через улицу, встал в тень и огляделся, после прошмыгнул в парк. Влажный холодный воздух, тут пахло мокрой землёй, гнилыми листьями. Над головой пронеслась стая невидимых птиц, так низко, я даже пригнул голову. Курт опоздал на двадцать минут, мерзавец не торопился, знал, что я никуда не денусь. Тем более после того, как взяли Мачека. Я тихо свистнул, Курт вздрогнул. Я моргнул фонариком сквозь карман.
– Это тебе не корейская трава! Турецкий табак, настоящий! – от Курта разило чем-то молочным, приторным, как от грудничка. – Как в «Кэмеле», помнишь?
Я помнил. Ещё я был уверен, что Клаус сдаст меня, вопрос заключался – когда. Зная его практичность, я решил, что всё-таки после того, как я расплачусь за товар. Я ухватил его за локоть, потащил за собой в темноту, по петляющей вниз дорожке. Глаза привыкли, я мог разглядеть решётку ограды, просветы между деревьев.
– Ты что? – он дёрнулся, попытался упереться, я сильней сжал его локоть. – Больно! Куда ты тащишь?
– Не на улице же. Заткнись.
Где-то на Ист-Сайд, за чёрной громадой мокрого парка, завыла полицейская сирена, дикий, повторяющийся снова и снова звук.
– Всё! – Клаус ухватился рукой за ограду. – Я дальше не пойду.
– Я тоже, – я отпустил его.
Видел лишь его силуэт, он согнулся, расстегнул куртку, послышался звук молнии, что-то зашуршало.
– Посвети… – сдавленно проговорил он. – Осторожней…
Сигареты были совсем короткие, не длинней мизинца, каждая аккуратно завёрнута в прозрачный целлофан, как рождественская конфета.
– Шестьсот «ронов». За обе.
Мачек получал свой товар из Канады, его «пахитоски» были длинней на дюйм и стоили в два раза дешевле. Но это уже не имело никакого значения. Я отсчитал деньги, осторожно убрал сигареты во внутренний карман.
– Приятно иметь бизнес… – скороговоркой проговорил Курт, торопливо застёгиваясь. – Ч-чёрт. В любое время…
Я ощущал кожей, что вот именно сейчас взвоют сирены, вспыхнут галогены, кто-то прохрипит в мегафон: «Не двигаться! Вы окружены!». Но ничего не произошло. Курт, быстро шаркая подошвами, растворился в чернильной тьме. Я задержал дыхание, прислушался: за пределами парка вздыхал и ворочался город, в этот звук вплетался гулкий стук, частый и упругий. Я не мог понять, потом догадался – сердце.
Я сделал шаг в сторону выхода и застыл – они меня ждут там! Поэтому никто и не прыгал из кустов, не заламывал руки. Они уверены, что я не попрусь через Центральный Парк ночью. То, что Курт сдаёт своих клиентов, я знал наверняка, от Лоренца из Пятого.
Включать фонарик было нельзя, меня будет видно из Бруклина. Фонарик оставим на крайний случай. Я решил пойти в сторону главного входа, к Коламбус. Сбиться с дороги я не мог, прямо по курсу в небе клубился сизым маревом Таймс-Сквер. Шагал быстро, почти бесшумно, изредка хрустела под башмаком ветка, мокро шуршали опавшие листья. Парковая темень и тишь делали меня невидимым, я слился с деревьями, стал частью ночи. Мерный шум за оградой успокаивал, город дышал, как ночной океан. Не суетливый прибой мелких торопливых волн, а могучий многомильный накат сонного великого океана. Я трогал карман, ощущал грудной клеткой сигареты, мне пришла сумасшедшая мысль закурить прямо сейчас.
Кто-то наступил на палку, слева, совсем рядом от меня. Я сжался, замер, тот, в темноте, наверняка слышал грохот моего сердца. Я ухватил зонт за середину, отвёл руку назад, выставив острый конец как копьё. Бить нужно в самый низ горла, там ярёмная впадина между ключиц.
– Кто тут? – мой голос прозвучал плоско и глухо.
Слева что-то зашуршало, словно кто-то теребил пакет с чипсами. Пялясь до ломоты в глазах в черноту, я беззвучно достал фонарь. В круге света возникло испуганное бабье лицо. Она заслонилась ладонью, я выключил фонарь.
– Ещё кто-нибудь есть? – угрожающе проговорил полушёпотом. После света всё вокруг погрузилось в чернильную темень.
– Никого… – ответила она, скорее устало, чем испуганно.
– Что ты тут делаешь? В парке находиться с наступлением темноты запрещается.
– Да тут и днём страшно…
– Как зовут? – тем же глухим голосом спросил я. Над головой снова пронеслась стая невидимых птиц.
– Глэдис.
Зрение постепенно возвращалось, после притока адреналина накрыла усталость, кулак, сжимавший зонт, затёк и онемел.
– А вы не из легиона?
– Нет, – я ответил брезгливо, грубо. – Нет, Глэдис, – повторил я мягче. – Конечно, нет.
– Они забрали Криса, – устало произнесла она. – Я знаю, это Стюарты из тридцать первой. Я говорила Крису, что дома нельзя. Он – в ванной вентиляция, всё в трубу, никакого запаха. Вентиляция.
Она выругалась безразлично, будто читала текст с бумажки. На Ист-Сайд завыла пожарная сирена, машина быстро двигалась на юг, унося с собой вой. В начале октября премия за одного токса выросла вдвое. Двадцать тысяч вполне могли соблазнить не только Стюартов из тридцать первой. Тем более, в тяжёлые годы возрождения экономической мощи – как остроумно называют наш экономический крах лидеры из Новой Коалиции.
– У вас закурить нет? – спросила Глэдис. Спросила обыденно, последний раз так меня спрашивали лет пять назад, до Реформации и Обновления. До закона «Чистая Америка», над которым поначалу даже смеялись. Смеялись до тех пор, пока Легион не начал устраивать облавы на лавки, продающие курево из-под полы. Контрабандой и торговлей занимались преимущественно китайцы, они быстро смекнули и стали торговать на улицах. Продавали, в основном, старушки – сморщенные китайские бабушки. Тогда ещё оставались местные запасы, пачка вирджинских шла за тридцать-сорок баксов. Это ещё до новых денег.
Вспоминая это, меня неожиданно поразило, насколько стремительно, а главное, незаметно всё произошло. Наши споры с Джуди, когда я ей доказывал, что политика как маятник, что через несколько лет общество проголосует снова за
