раз Максим подумал о том, как ему повезло с женой.
На следующий день ровно в 12 часов Михаил Петрович вместе с Ханс-Юргеном были на пороге квартиры на улице Неждановой.
– Да, вот это хоромы, – проронил Михаил Петрович и добавил, обращаясь к немцу, – вот, Ханс-Юрген, это Максим Викторович. Он любезно приглашает вас пожить у него до конца стажировки. Кстати, здесь недалеко Кремль, ведь вы хотели сходить в Мавзолей?
– О да, ошень хотель, – с акцентом произнес немец.
Лита вышла в прихожую и пригласила их в кабинет немного выпить перед обедом.
– Это будет ваша комната, – сказала она немцу с лучезарной улыбкой, – постельное белье лежит в шкафу, а чистые полотенца —в ванной комнате.
– А горачая вода есть? – спросил немец, сделав в слове «вода» ударение на первый слог.
– Конечно, есть, у нас газовая колонка и горячая вода есть всегда. Давайте я вам покажу ванную комнату.
Немец сразу же достал из чемодана небольшую сумочку и направился в ванную комнату. Через 30 минут он вышел довольным и румяным.
– Бедный, совсем зарос грязью в нашем общежитии, – философски изрек Михаил Петрович, —ну да ничего, вы его и откормите, и отмоете.
На этой оптимистической ноте Лита пригласила их в гостиную.
На обед был борщ со сметаной, свиной гуляш с томатным соусом, морковью и луком с гречневой кашей и чай с яблочным пирогом. Немец деловито сел за стол, накрытый белоснежной скатертью, и заправил в рубашку льняную салфетку. Суп бордового цвета, поданная в креманке сметана и пампушки с чесноком немало его удивили, и он спросил:
– Што есть красный суп?
Лита приветливо ответила, что в супе сварена свекла и он называется борщ. Немец кивнул, съел весь суп молча и вытер насухо тарелку последней пампушкой.
– Борч ошень корошо, – с удовольствием изрек немец и поглубже заправил салфетку в предвкушении горячего.
Когда Лита принесла гуляш с гречкой, его глаза округлились и он, тыча пальцем в гречневую кашу, выпалил:
– Што есть шорный каш мит швайне?
– Это гречневая каша, – сказал Максим. – Мы едим ее как картофель.
Подали коньяк, немец выпил две рюмки и разомлел. Когда Лита принесла на подносе чай с яблочным пирогом, в комнату царственно вошел раздобревший Барсик. Он мягко, по-кошачьи, ступал по ковру, высоко подняв лисий разноцветный хвост. Пройдя к эркеру, кот улегся на спину белым пушистым животом вверх и вытянул лапы. Такого красивого кота немец раньше не видел. Он откусил кусок пирога, запил его душистым чаем и радостно произнес:
– Какое шойне катсе!
Лита сказала, что кота зовут Барсик, а Ханс-Юрген програссировал ей в унисон: «Баррсик», особенно налегая на букву «р».
Вслед за котом вошел белокурый голубоглазый мальчик в шортах, которые были надеты поверх хлопчатобумажных колготок, и бросился на колени к матери. Максим его представил: «Это наш сын Владимир». Но немец уже заснул: чистый, сытый и полный впечатлений, он молниеносно сделался абсолютно счастливым. Михаил Петрович с Максимом отвели спящего немца в кабинет, раздели и уложили на диван.
Лита облегченно вздохнула и пошла на кухню мыть посуду.
– Максим Викторович, вы меня так выручили, и теперь я ваш должник. У нас на следующий год в Дрездене будет научный симпозиум на Роботроне, так что я вас отправлю туда в лучшем виде, – сказал Михаил Петрович. – А между тем уже стемнело, я потихонечку поеду.
– Мне вас проводить? – спросил Максим.
– Нет, спасибо, меня внизу ждет Волга с водителем. Поеду на дачу, отдохну, – устало промолвил Михаил Петрович и закрыл за собою дверь.
Ханс-Юрген сладко проспал до утра. За завтраком он рассказал, что перед ним на период пребывания в Москве стоят три важные задачи: посетить Мавзолей, увидеть дикого медведя в подмосковном лесу и посмотреть балет в Большом театре. После завтрака Максим предложил показать ему очередь в Мавзолей, и они стали одеваться на прогулку. Когда Ханс-Юрген увидел, что на ребенка надевают черные валенки с галошами, коричневую цигейковую шубу, косынку, синюю с белым вязанную шерстяную шапку и синие варежки, соединенные между собой длинной резинкой, он с пониманием отметил: «Колодно в Москва, нужно шнапс и фодка».
Зима 1983 года была на удивление теплой, но ветреной и промозглой. Максим показал Ханс-Юргену заветную очередь и сказал, что стоять нужно не менее шести часов. Они погуляли в Александровском саду, а потом Максим провел его к скверу Большого театра. Про дикого медведя Лита между прочим заметила, что в СССР зимой все медведи спят в берлогах, а просыпаются только в начале апреля.
На следующий день было воскресенье и немец решил исполнить свою первую мечту. Сразу после завтрака он встал в очередь, чтобы после обеда попасть в Мавзолей. Только к пяти вечера Ханс-Юрген вернулся домой в свежезамороженном состоянии, с синими губами и красным носом. За обедом он радостно рассказывал о том, что видел Ленина, и что он красивый и «ошень» умный, и что он обязательно расскажет своим «партай товариш» о том, как ему повезло. Максим отогревал его коньяком, и после пятой рюмки немец вдруг спросил:
– А Ленин настоящ?
Максим смутился и ответил:
– Конечно, настоящий. Это мумия. Когда Ленин умер, его мумифицировали и положили в Мавзолей. Ханс-Юрген стал объяснять, что Ленин в гробу лежит как живой и ему на мгновение показалось, что он сейчас встанет и будет руководить коммунистами СССР и ГДР.
Услышав такие откровения, Лита решила подавать мясной пирог и кофе. Накрывая на стол, она тихо сказала Максиму: «Проследи, чтобы он хорошенько поел, а то он у нас здесь с непривычки сопьется и ему еще не то привидится». Когда отогретый коньяком Ханс-Юрген добрался до дивана, он увидел, что на его белоснежной подушке, свернувшись в клубок, спит Барсик. Через час Лита зашла в кабинет забрать кота и перед ее глазами предстала идиллическая картина: немец лежал в обнимку с мурлыкающим Барсиком и тихонько похрапывал.
Февраль пролетел быстро, хотя и хлопотно. Накануне отъезда важного гостя Лита приготовила праздничный обед: салат оливье с крабами, блины с красной икрой и осетрину в икорном соусе на вертеле. Ханс-Юрген уже привык отлично питаться, но этот обед его удивил своей изысканностью. А когда Максим рассказал ему о том, что именно так по праздникам питаются в СССР партийные руководители, Ханс-Юрген стал чувствовать себя очень важной персоной, причастной к советской элите.
Наутро Максим и Лита подарили ему на прощание матрешку, а Михаил Петрович прислал свою персональную Волгу для поездки в аэропорт.
Москва, Ленинград, 1983 год
Немец уехал, и наступили
