подморгнул «приятелю» Плечов.
– Дома давно был? – продолжил «допрос» Фролушкин.
– Перед Новым годом. Я ведь всего на несколько дней в Москву приехал… По торговой линии… Да вот – малёхо подзадержался.
– Жить имеешь где?
– Да. Сестра у меня в Балашихе.
– Ну, это недалеко.
– Так точно!
– Служил?
– Давненько…
– Надеюсь, в Красной армии?
– А то в какой же?
– Выпьешь с нами по пятьдесят ради такого случая?
– Нет… Не употребляю я, братцы… Совсем!
(На самом деле, Шапиро не был категорически против употребления алкоголя, но, помня наставления Плечова: «С профессором лучше не начинать пить, а то он мужик азартный – и загулять может!», – решил прикинуться трезвенником!)
– И правильно, – не стал спорить Фролушкин. – Мы с Ярославом тоже в глубокой завязке с тех пор, как в спорт ударились!
– Молодцы. Чем занимаетесь, если не секрет?
– Самообороной.
– Нужное дело…
– Ну, раз уж никто не пьёт, то я пойду приготовлю для честной компании кофейку…
– А… Гэта мы з задавальненнем…56
Отсутствовал Фёдор Алексеевич недолго. И спустя всего несколько минут присоединился к своим, не успевшим соскучиться, землякам.
– Вот… Берите, пожалуйста… Угощайтесь. Сахарок на столе – наш, белорусский, мы с Ярой его из Минска везли.
– Спасибо…
– Тебя как мамка звала?
– Ицик.
– Ты, Ицик, в синагогу ходишь или в нашу православную церковь?
– Атеист я, товарищ профессор.
– Плохо, братец, плохо…
– Почему?
– Вера в истинного Бога ещё никому не принесла вреда.
– И где он – истинный?
– Там… На небе.
– Это ещё доказать надо.
– Существование Всевышнего – неоспоримо и не требует никаких доказательств. В него надо слепо верить и жить по соответствующим заповедям – вот и вся наука, братец!
– Буду стараться… Впредь…
– Ты книги священные какие-нибудь читал? Библию, Евангелие?
– Талмуд – в детстве. Мама заставляла.
– И что оттуда почерпнул?
– Ничего хорошего. Только то, что мы – Богом избранный народ, а все остальные люди – гои.
– «Чтобы лучше обмануть гоев, еврей может даже посещать их больных, хоронить их покойников, делать добро их бедным, но все это должно быть делаемо, дабы иметь покой, и чтобы нечестивые не делали зла евреям», – по памяти процитировал Фёдор Алексеевич. – А ты как думаешь?
– Я, как и вы, приверженец ленинско-сталинского учения, утверждающего, что все люди – братья.
– И это правильно! Вот теперь я вижу, что ты наш человек, сябар! И, ежели мы с Ярой, не дай боже, будем тонуть, не откажешься протянуть нам соломинку.
– Не откажусь, братцы.
– Ну или по крайней мере будешь чувствовать сожаление к неверным, невзирая на все еврейские устои.
– Непременно, дорогой Фёдор Алексеевич!
34
Черту под разговор подвела Наталья Ефимовна, нежданно-негаданно вернувшаяся с работы – на целый час раньше положенного времени. Сказала, что их всех отпустила директриса, чтобы могли поздравить с праздником своих защитников, и преподнесла Фёдору Алексеевичу какую-то забавную русскую деревянную игрушку ручной работы.
Ярослав её рассматривать не стал.
Догадался, что Ольга тоже уже дома, и стал одеваться, подгоняя Исаака Ильича, который почему-то никуда не торопился.
Однако отделаться от него оказалось совсем непросто.
– Никуда я тебя не отпущу, пока мы не придумаем новую легенду по делу о золотых идолах, – заявил Шапиро, спускаясь вниз по лестничной клети.
– А что, старая не прокатила? – округлил глаза Яра.
– Скажем так: прокатила, но не на все сто.
– По какой причине?
– Да я сам всему виной! Расписал руководству, что рисунок несомненно очень стар. Мол, агент, то есть ты, на личной встрече утверждал, что бумага была жёлтой, а буквы – наполовину стёртыми…
– И что тут подозрительного?
– А то, что в Несвиже – не церковь. Костёл. При чём там буква «Ц»?
– И точно!
– К тому же, если текст подлинный…
– А то какой же?
– Расстояние в нём должно быть указано в саженях, вёрстах или ещё Бог весть в чём, но только не в метрах!
– Значит, надо было свернуть на Фролушкина. Мол, он сам с чьих-то слов недавно сделал этот чертёж и, естественно, указал на нём расстояние в современной системе измерений.
– После я тоже об этом догадался. Но он мне, кажется, не очень поверил…
– Сам?
– А то кто же! У него башка тоже варит – дай бог каждому… Так что, Сенека, думай, чтоб никаких сомнений ни у кого не оставалось.
– Чёрт! Как я мог забыть?
– Что, что, родной?
– Ручка у вас есть?
– Конечно. Это же мой главный инструмент.
– Записывайте! Довожу до вашего ведома, что при Несвижском костёле Тела Господнего уже много лет воспитывается родной сын Фёдора Алексеевича, который, если верить профессору, «не сполна разума». Подозреваю, что именно на него возложена функция наблюдения за всем происходящим на территории храма. И подпись: Яра.
– Слава, родной, что же ты раньше-то молчал? Это настоящая сенсация! И главная ценность в том, что её легко проверить. Сегодня же поручу агентуре проштудировать в Несвиже все церковные книги с записями того времени и таким образом установить имя отрока. А потом подам на блюдечке Хозяину! Надеюсь, он достойно оценит наши с тобой старания…
– Премию не забудьте!
– Будет. Повышенная – обещаю!
Как оказалась, это была их предпоследняя встреча…
35
Спустя несколько дней Ярослав получил от куратора незапланированное послание через свой почтовый ящик.
Всего несколько слов от руки.
«Фролушкин Степан – 6.05. 1911 г.».
И чуть ниже:
«Он нам наконец поверил!»
К записке прилагалась весьма приличная сумма денег.
Всю её Ярослав отдал Ольге – приближалось Восьмое марта, Международный женский день, и Плечову совершенно не хотелось ломать голову по поводу подарка. За такие деньжищи любимая сама купит всё, что ей только нужно!
36
Одновременно с весенним паводком «органы» накрыла очередная волна реорганизаций. В соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 марта 1938 года Главное управление государственной безопасности вообще было ликвидировано, а его секретно-шифровальное подразделение стало «самостоятельным оперативно-чекистским отделом НКВД СССР», который возглавил уроженец Екатеринославской57 губернии Александр Дмитриевич Баламутов.
Ещё совсем недавно (если быть точным – с января по апрель 1937 года) его приняли на службу всего-навсего в качестве стажёра 3-го отдела ГУГБ НКВД, но вдруг карьера Баламутова стремительно пошла в гору! Может, потому что 14 декабря 1937 года Александра Дмитриевича неожиданно избрали секретарём партийного комитета ГУГБ НКВД СССР?
Как бы там ни было, именно он по идее должен был стать очередным куратором Яры. Но ушедший на повышение Шапиро, к тому времени уже возглавлявший секретариат НКВД, а после реорганизации назначенный начальником 1-го спецотдела и одновременно ответственным секретарём Особого совещания при наркоме внутренних дел СССР, не спешил передавать одного из самых ценных своих агентов в чужие руки. И лишь после того, как секретно-шифровальный преобразовали в «3-й спецотдел»
