развратных действий и удовлетворения таким путем своей половой страсти уголовная ответственность наступать не должна, поскольку подобные действия не предусмотрены советским уголовным законодательством в качестве преступления[194].
Многие советские граждане не согласились бы с Игнатовым. В их глазах всё за рамками «традиционного» вагинального секса было извращением – и, следовательно, подлежало наказанию или по крайней мере осуждению. Многим оральный и анальный секс, даже между мужчиной и женщиной, сам по себе казался чем-то предосудительным, поэтому призыв Игнатова считать невиновными мужчин, которые такое практикуют, не встретил бы сочувствия у гомофобных судей и следователей.
Игнатов не единственный оспаривал статью 121.1. В 1960‐х годах молодой аспирант Ленинградского университета Павел Осипов также высказывал мнение о том, что ее следует исключить из советского Уголовного кодекса. В своей диссертации, смело озаглавленной «Половые преступления», он писал:
Во-первых, стремление к гомосексуальному удовлетворению своей половой потребности может иметь прирожденный характер, то есть быть обусловленным биологическими особенностями организма, «капризом природы», приводящим к тому, что для лиц, наделенных этой аномалией, гомосексуализм является естественной формой полового удовлетворения. Поэтому нельзя признать обоснованным широко распространенное утверждение о том, что мужеложство всегда является результатом моральной развращенности соответствующих субъектов[195].
Осипов также ссылался на зарождавшиеся в СССР сексологические исследования, в которых гомосексуальность рассматривалась в основном как медицинская проблема:
Спрашивается, какую цель может поставить перед собой законодатель, преследуя ненасильственный гомосексуализм, если речь идет о лицах с биологически искаженной направленностью полового инстинкта? Вряд ли можно сомневаться в том, что с помощью уголовного закона невозможно исправить эту биологическую аномалию и побудить соответствующих лиц к гетеросексуальному удовлетворению половой потребности.
В советской юридической литературе ни разу не предпринимались попытки подвести прочную научную базу под уголовную ответственность за добровольное мужеложство, а единственный довод, который обычно приводится (моральная развращенность субъекта и нарушение им правил социалистической нравственности), нельзя признать состоятельным, так как отрицательные свойства личности не могут служить основанием для уголовной ответственности[196].
Осипов заявлял, что бессмысленно навязывать гетеросексуальность гомосексуалам, поскольку они все равно могут практиковать гомосексуальное поведение в уединении своих квартир, где милиция не может им помешать. Если из-за нехватки жилья в сталинскую эпоху заниматься сексом в квартирах и комнатах было рискованно и неудобно, то благодаря массовому строительству брежневской эпохи и растущей доступности частного жилья теперь гомосексуалы могли встречаться в относительной безопасности. Осипов призывал милицию смириться с этим и привести устаревшее законодательство в соответствие с реальностью:
Учитывая сугубо интимный характер действий, направленных на удовлетворение половой потребности, препятствующей осуществлению эффективного контроля за поведением обязанных субъектов, уголовно-правовое запрещение гомосексуализма не может выполнить своего назначения, то есть быть надежным средством предотвращения нежелательных для общества способов удовлетворения половой потребности и стимулирования людей к должному поведению[197].
Яков Яковлев, правовед из Таджикской ССР, также утверждал, что мужская гомосексуальность не должна рассматриваться как преступление. В своей статье «Ответственность за мужеложство по советскому уголовному праву» (1968) он признавал, что гомосексуальные отношения противоречат социалистической морали, но предлагал бороться с ними не репрессивными методами, а с помощью полового воспитания:
Мы также считаем, что эта ответственность [за добровольное мужеложство] должна быть отменена по следующим соображениям. Безусловно, гомосексуальные отношения не соответствуют нашей социалистической морали, и с ними необходимо вести борьбу даже в тех случаях, когда они не нарушают половую свободу и половую неприкосновенность взрослых лиц или нормальные условия воспитания подрастающего поколения.
Однако борьба с гомосексуализмом при отсутствии отягчающих его обстоятельств должна вестись не в форме уголовной репрессии, а путем надлежащей постановки полового воспитания в семье и школе и применения мер медицинского характера к тем гомосексуалистам, половое извращение которых вызвано патологическими изменениями их организма[198].
Несмотря на то что подобные взгляды высказывали авторитетные ученые, в 1960‐е годы эти голоса звучали еще слишком слабо, чтобы власти приняли их во внимание и тем более – инициировали изменения в законодательстве. В отличие от США, где гомосексуалы к тому моменту уже активно самоорганизовывались, противостояли дискриминации и выступали за перемены, советские гомосексуалы 1960‐х годов оставались в большинстве своем молчаливыми жертвами государственного угнетения, и лишь горстка просвещенных правоведов время от времени пыталась завуалированно вступиться за их права.
Глава 14, в которой супружеская пара пытается спасти свой брак
Горький, 1968
Надежда была в отчаянии[199]. Ее терпение подходило к концу. Их брак с Андреем разваливался, а ему, казалось, не было до этого дела. Почти сразу после свадьбы стало ясно, что любви между супругами нет. Надежда поняла, что замужество оказалось серьезной ошибкой. Даже дружеские беседы не клеились, и большую часть времени, что они проводили вместе, Андрей обращался с Надеждой как с прислугой. Не было ни поцелуев, ни объятий, ни ласк, не говоря уже о сексуальной близости. В первые месяцы супружеской жизни Надежда объясняла это застенчивостью мужа, но вскоре стала проявлять нетерпение. Всякий раз, когда она пыталась инициировать секс, Андрей отталкивал ее, а если она настаивала, выходил из себя [200].
Когда по воскресеньям они ходили на танцы в городской клуб, Андрей никогда не танцевал с Надеждой. Очень часто он просто оставлял ее одну и уходил в соседнее кафе пить пиво со своими приятелями, среди которых Надежда никогда не замечала женатых мужчин с опухшими от выпивки лицами – сплошь молодые красавцы.
Через пару месяцев ей пришла в голову мысль, что у Андрея роман с другой женщиной. Она пыталась добиться от него признания и затевала ссоры, но Андрей всё решительно отрицал. Надежда вскоре и сама отмела подозрения: в конце концов, как у него могла быть другая женщина? Они жили в маленьком городке, и, если бы у Андрея была любовница, Надежда бы об этом узнала[201].
На самом деле в глубине души Надежда не верила, что Андрей мог изменять ей с другой женщиной. Его, казалось, больше интересовали дружеские отношения с молодыми мужчинами. Иногда в воображении Надежды даже рисовались определенные образы, но она гнала эти мысли прочь. Правда, видя Андрея в исключительно мужском окружении, она невольно снова и снова возвращалась к своим подозрениям и каждый раз пыталась их развеять.
После четырех месяцев семейной жизни, устав от постоянных ссор, Надежда прямо спросила Андрея, любит ли он ее. Это произошло в постели, после очередной неудачной попытки Надежды инициировать секс. Лицо Андрея исказилось от ярости, он вскочил с кровати, выбежал из комнаты на крошечную кухню и пригрозил провести там всю ночь.
– Прекрати задавать все эти вопросы! Неужели ты не видишь, что достала меня? – простонал он, и
