ее благосклонность к нему еще более возросла, брахман обратился к царице с такими словами: “Владычица! Ты — главная жена раджи, ты — его любовь. Однако ни с твоим отцом, ни с твоими братьями никто в царстве не считается. Видьядхара единолично обладает всей полнотой власти и распоряжается царской казной. Что толку в твоем высоком положении?” Царица сказала: “А что же мне делать?” Брахман сказал: “Раджа — в твоей власти, значит, ты можешь сделать все, что угодно. Вот послушай, что тебе следует предпринять. Назначь повсюду сборщиками налогов верных тебе людей, родственников отца, и обещай радже удвоить сумму налоговых сборов. Получив из трех-четырех мест удвоенные сборы, раджа поверит тебе. А деньги на это дам я. По милости владыки яванов за деньгами дело не станет. В результате раджа, радуясь увеличению доходов, будет думать, что Видьядхара его обкрадывал, отстранит министра от власти и во всем царстве власть будет принадлежать только тебе. Ведь все раджи очень любят богатства и министров ценят постольку, поскольку те увеличивают казну. Когда же царство будет у тебя в руках, ты легко сможешь делать все, что сочтешь нужным”.
Царица сделала все, как советовал брахман; все получилось в точности так, как он предсказал, и она стала полностью на него полагаться. Царские шурины и другие приспешники царицы начали заправлять в государстве. Министр Видьядхара совсем потерял доверие раджи. А сама царица под влиянием брахмана прониклась любовью к владыке яванов.
Узнав от гонца, присланного брахманом, о таком положении дел, владыка яванов со всем своим войском подступил к границам царства Джаячандры. Посеяно было семя большой беды. Видьядхара, хоть и знал об этом, радже не докладывал: если бы и доложил, раджа бы ему не поверил.
Владыка же яванов, чтобы испытать деяния брахмана Чатурбхуджи, послал в Каньякубджу верного своего приближенного, явана по имени Алапа-сенавара[391]. Тот вырядился нищим и выступал на городском базаре с дрессированным бараном. Министр Видьядхара, возвращаясь из царского дворца, увидел этого человека и подумал: “Этот явана с широким лбом, красными уголками глаз, большими руками и другими признаками выдающегося человека[392] — никакой не нищий. Надо пригласить его к себе домой — будто бы хочу посмотреть на фокусы его барана — и установить, кто он такой на самом деле”.
Так он и сделал и наедине учинил нищему допрос. Видьядхара сказал: “О явана, кто ты?”. Явана сказал: “Я — нищий”. Видьядхара сказал: “Не говори так! Поведай мне правду и не бойся. Когда встречаются благородные люди, им нечего страшиться друг друга. К тому же нет смысла говорить мне неправду. Я знаю: ты — Алапа-сенавара”. Явана сказал: “Откуда ты меня знаешь?” Министр Видьядхара показал ему разрисованный холст: “О явана, посмотри! Здесь изображены все министры и советники твоего владыки. Вот, взгляни и на себя самого”.
Увидев это и не зная, что ответить, явана в удивлении воскликнул: “О раджа среди министров! Хвала тебе! Ты поистине прозорлив! И тем не менее твой господин раджа Джаячандра губит свое царство”. Видьядхара сказал: “Он меня не слушает”. Явана сказал: “Значит, он глуп”. Видьядхара сказал: “Нет, он обладает всеми достоинствами владыки, но подвластен женщине и поэтому введен в заблуждение”. Явана сказал: “Тогда он тем более глуп. Если господин преисполнен недоверия, что остается делать министру? Ведь сказано:
Когда, коварством окружен,
веру в людей теряет царь,
То в самых преданных речах
ему измена чудится.
Если ты согласишься, я приведу тебя к владыке яванов. И это царство будет отдано тебе”.
Видьядхара, закрыв уши руками[393], воскликнул: “Избави боже! Друг, не говори мне больше такого! Те, кто желают себе благо в ином мире, не служат противнику своего господина и не покидают его в беде, а скорее жертвуют собственной жизнью”. Явана сказал: “О раджа среди министров! Зная, что я служу у врага, ты не причиняешь мне никакого зла. Как отплатить мне тебе за твою доброту?” Видьядхара сказал: “Причинив тебе зло, какую пользу принес бы я Джаячандре? Не будет тебе от меня никакого зла. А отплатить за мою доброту ты можешь вот как. Когда начнется штурм города, я встану у южных ворот. У меня есть пятьсот преданных мне всадников. Вместе с ними я вступлю в бой, чтобы доказать мою преданность отвернувшемуся от меня господину. И если там моим противником будет сам султан[394], то благодаря его величию и я обрету великую воинскую славу”.
Согласившись выполнить эту просьбу, советник владыки яванов ушел, а министр Видьядхара ради продолжения своего рода отослал сына прочь из города. Когда же пришло время штурма, он, сопровождаемый пятьюстами верными ему всадниками, в полном вооружении, с мечом в руках, украсил собою южные ворота города. Увидев впереди вражеское войско с султаном во главе, он, зримый божественным солнцем[395], бросился в ряды врагов и обрушил на них страшные удары своего меча. Сразив множество вражеских воинов и покинув свое истерзанное стрелами тело, ставшее похожим на расцветшее дерево киншука[396], министр Видьядхара пронзил сферу солнца[397]. И неприятельское войско поклонилось его крови.
Султан взял город, подчинил себе все царство, захватил казну и вознаградил своих воинов. Раджу Джаячандру не нашли. Куда он делся, что с ним стало и не убил ли его кто-нибудь — так и осталось неизвестным[398]. Царицу Шубхадэви привели к султану, и он ее спросил: “Что же ты за жена Джаячандре?” Она сказала: “Жена законная и любимая. Но теперь, узнав о твоей любви ко мне, я — твоя жена”. Тогда султан сказал: “Ах ты нечестивая! Предательница своего владыки! Ты была его законной и любимой женой, но не принесла ему счастья. Разве можешь ты быть моею?” И, разрубив ее тело на куски, он разбросал их по сторонам света. И прочитал такие стихи:
“Для счастья женщина дана,
любовь — дело достойное,
Но уготован ад тому,
кто станет женщине рабом”.
На этом кончается рассказ о человеке безрассудном.
И вот рассказы о мокше.
Одни говорят, что мокша
есть бесконечное счастье.
Другие же утверждают:
мокша — отсутствие горя.
Смерть в священном Варанаси,
постижение Атмана,
Бхакти Господу Высшему —
вот к мокше пути верные.
Но некоторые говорят, что познание истины — вот подлинная суть мокши, а смерть в Каши,
