даже символом этого уголка Питера; а после и камерный особняк Сергея Витте.
Двинулись по Кронверкскому проспекту, огибающему Александровский парк, и, наконец, выскочили на простор стрелки Васильевского острова, где Федос почему-то начал искать место для парковки, что было не так-то просто сделать.
— Мы собрались в музей? — посмотрела я на стены Биржи, бывшего Военно-Морского музея, который уже несколько лет как переехал и находился недалеко от дома Федоса. — Он теперь напротив Новой Голландии, — поставила я в известность.
— Пофиг, — пожал плечами мой равнодушный к истории отечества собеседник.
— А что тебе не пофиг? — мгновенно завелась я.
Достаточно с меня! Хотелось визжать, топать ногами, колотить руками по торпеде или начать кусаться. Хватит! С утра расхламление комнаты, в результате которого я осталась без важных для меня вещей, пусть они и тысячу лет не нужны мне с практической точки зрения. После пришлось изображать мокрую курицу после наркоза, терпеть трёхтонный слой помады на губах, а в завершение узнать, что у Федоса, на минуточку, моего Федоса, какие-то тайны с бывшей почти женой.
Какие, интересно? Может, жена вовсе не бывшая? И совсем не почти, а очень даже официальная. Штампов-то в паспорт теперь не ставят! Да и не видела я Федосов паспорт… и вообще, вообще, вообще… А-а-а-а-а!
— Что Неля не должна говорить мне? — заверещала я, как воздушная сирена, вернее, как свисток физрука — так же пронзительно, звонко и противно.
— Чего? — уставился на меня Федос, как баран, а я выходит, изображала новые ворота.
— Что Неля не должна говорите мне? — повторила я свой вопрос, мысленно готовясь выбраться из машины и отправиться домой пешком.
Подумаешь, каких-то двадцать-тридцать километров. Не тысяча же! Я отстояла несколько часов в обуви, не совместимой с жизнью, пройтись от центра города до ставшего родным микрорайона пригорода — плёвое дело!
— Я слышала ваш разговор, — окончательно взорвалась я. — Что мне не должна рассказывать твоя бывшая жена? Почти жена, — уточнила для чего-то, словно небольшое пояснение всё-всё объясняет и заранее оправдывает Федоса.
— Откуда ты знаешь, что Нелька — моя бывшая? — уставились на меня расширенные светло-карие глаза.
— В смысле? — почти икнула я в ответ.
— Она сдала? Вот коза!
— Вообще-то, у меня есть глаза, — для наглядности я почти ткнула указательными пальцами в обсуждаемые объекты. — У меня образование художественное, — для чего-то пояснила. — Я её вспомнила.
— Как ты её могла вспомнить? Ты ведь мелкая тогда была, — он показал себе куда-то в область груди, с секунду подумав, сместил руку ниже. — Во-о-от такая.
— Во-о-от такая я не была, — искренне возмутилась я. — И уж точно не была настолько глупой, чтобы не запомнить твою… подругу, — с трудом подобрало я слово.
Жена — звучало слишком смело, к тому же обидно для меня. Не было у Федоса жены, во всяком случае, так гласила официальная версия, которая меня устраивала. Гражданская жена — неверная формулировка. Не суженая же. Мой Федос и какая-то его суженая не могли существовать в одной вселенной. В одном предложении стоять не могли!
И признаваться в том, что я не сразу поняла, что моя новая знакомая и бывшая Федоса – одно лицо, я не собиралась. Не дождётся! Пусть знает, что у меня глаз-алмаз! Профессиональная память и ещё какие-нибудь архиважные качества и достоинства, помимо того, что я ни больше, ни меньше, а целый эльф по версии его же бывшей. Так-то вот!
Пока Федос чесал пятерней отросший, начавший кучерявится затылок, я повторила вопрос:
— Что мне не должна рассказывать твоя бывшая почти жена?
— Вот это и рассказывать, — ответил не слишком-то разговорчивый собеседник.
— Что «это»? — впилась я взглядом в лицо Федоса.
Интересно, почему тот, кто делил достоинства между людьми, настолько несправедливый? Одним внешность Криса Хемсворта, нет, самого Федоса, а другим, как я — ничего.
— Что она бывшая… почти, — коряво сформулировал мысль Федос. — Что мы встречались, в общем, — подвёл он итог. — Думал, ты расстроишься, — снова почесал он затылок.
— И всё? — с недоверием посмотрела я хмурое, несчастное лицо напротив.
— Ну, да, — вздохнул Федос, напомнив того Федоса из детства, которого ловил отец за очередным хулиганством, охаживал ремнём от всей души, а потом сажал «под домашний арест».
Правда, непослушный сын держался недолго, при первой возможности убегал на улицу, а к вечеру возвращался вот именно с таким, разнесчастным, виноватым лицом.
— Бедное дитё, — вздыхала тогда бабушка и, если успевала перехватить беглеца раньше дяди Толи, совала ему в руки увесистый бутерброд с домашней котлетой, паштетом или ещё чем-то, на мой тогдашний, да и сегодняшний взгляд, совершенно несъедобным.
— А почему, кстати, почти жена? — вдруг, помимо воли, спросила я. — Почему не женился?
Говорят, любопытство сгубило кошку, Варварин нос, а в тот момент могло погубить меня. Что я рассчитывала услышать в ответ? Естественно, нечто вроде: я ждал тебя всю жизнь, о, моя прекрасная Конфета! Или ещё что-нибудь не менее патетическое. А что могла услышать? Песнь о несчастной любви Федоса к рыжеволосой нимфе Нелли.
— Я и не собирался, — пожал плечами Федос, а потом снова почесал затылок. — Стричься пора, — раздражённо фыркнул он.
— В смысле «не собирался»? — опешила я.
Не то, чтобы я считала, что он, как честный человек, был обязан жениться на Нелли. Вообще-то, в глубине души я была уверена, что Федос никому, ничего не должен, если этот кто-то — его бывшая, конечно. Только я отлично помнила, каким влюблённым, почти парящим он выглядел в дни романа с Нелей, а ещё слова незабвенной Марго:
— Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить…
— Эти слова Сергей Есенин посвятил своей возлюбленной Августине Миклашевской, — обратилась она ко мне. — Он посвятил ей целый цикл стихов, называется «Любовь хулигана».
— Хватит дитю чепухой голову забивать, — перебила бабушка. — Есенин ваш баб менял, как перчатки, и плохо кончил. На Астории* даже доска памятная имеется, видела я. Вот узнает отец Августины этой новоявленной, вломят Фёдору по первое число — вся любовь и закончится!
Я же, имея хорошую память, моментально запомнила имя возлюбленной Есенина, и несколько дней читала стихи, где встречался и «глаз
