жилось куда вольготнее. Но никакое судно не переправило бы их через пролив без санкции Глашатая, хотя ираденцы путешествовали по водам свободно. Полагаю, это во многом определило характер братьев.
Ты столкнулся с ними на лестнице, когда возвращался после беседы с Гибалом и Радихом. Помнишь? Двое мужчин, практически неразличимые между собой, с короткими бородами и коротко стриженными волосами; на их лицах застыло слегка угрюмое выражение, оба одеты в простые шерстяные плащи с бронзовыми застежками – одна в форме ворона, вторая в форме дубового листа. Золота не больше, чем у тебя: у Оскеля золотой браслет на запястье, у Окима – массивное кольцо на правой руке. Хотя братья слыли людьми небедными: Оскель работал у чиновника, собиравшего дань с кораблей, курсирующих через пролив, на такой службе только наивный или чересчур порядочный человек не нашел бы способ обогатиться. Оким имел долю в торговых судах и получал процент с груза. Вообрази, какими благами он пользовался, имея в братьях Оскеля.
В Вастаи они могли явиться, разодетые в пух и прах, однако им хватило ума не дразнить Глашатая богатым платьем.
Думаю, столкнувшись с ними на лестнице, ты сообразил или хотя бы заподозрил, с кем имеешь дело. Не потому ли дернулась твоя бровь и напряглись и без того напряженные плечи? Левой рукою ты повторил жест, сделанный тобою на крыше. Повторил совсем незаметно. Однако Оскель с Окимом хорошо знали и этот взгляд, и этот жест.
Миновав крепостные ворота, ты покосился на обнаженного Мавата, который по-прежнему сидел не шелохнувшись и стучал зубами от холода. По крайней мере, сидел он на принесенном тобою одеяле, а не на голых камнях. День был в разгаре, по площади сновал народ; тебе наверняка хотелось доложить господину об увиденном, но риск, что вас подслушают, был чрезмерно велик, поэтому ты молча прошествовал мимо. Мават заметил тебя, однако не подозвал ни словом, ни жестом, хотя во взгляде сквозило любопытство. Он видел, как тебя вели в крепость, и, безусловно, жаждал подробностей.
Возвратившись на постоялый двор, ты поднялся в свою клетушку. Сел на кровать, но вскоре встал и принялся мерить шагами крохотное пространство, периодически останавливаясь и глядя в некрашеную оштукатуренную стену. Минут пятнадцать-двадцать спустя ты вновь поспешил на площадь. И замер, увидев, как Оскель и Окимом, улыбаясь, дружески беседуют с Маватом. Мават не улыбался, однако держался приветливо. Какие мысли вертелись у тебя в голове? Какие чувства обуревали? Был ли ты напуган? Растерян? Сердит? Озадачен? Или все сразу?
Какое-то время ты наблюдал, как Мават, запрокинув голову, внимает близнецам. Потом, не стерпев, направился к троице.
– Эоло! – воскликнул Мават, завидев тебя. – Познакомься с моими друзьями детства, Оскелем и Окимом. Они уже давно перебрались в град Вускцию, а вот теперь, говорят, приехали, обеспокоенные моим благополучием.
Все трое никогда не дружили, за исключением короткого периода, когда были совсем несмышленышами, далекими от классовых различий и неприязни.
– Мое почтение, лорды, – поклонился ты.
Оскель вытаращил глаза. Оким ухмыльнулся.
– Натуральные лорды, – хмыкнул Оскель и вновь обратился к Мавату: – Именно тревога за тебя привела нас в Вастаи.
– Только лишь тревога? – съехидничал Мават. – Искренне тронут. Уверен, родители вами гордятся.
У тебя перехватило дыхание. Ты, безусловно, угадал в Оскеле с Окимом близнецов, но старательно делал вид, будто не замечаешь их сходства. Было бы полбеды, заяви братья об этом вслух, но у тебя не укладывалось в голове, зачем Мават, не стесняясь, глумится над их происхождением.
Оким свирепо оскалился. На лице Оскеля не дрогнул ни единый мускул.
– Нам очень недоставало тебя, лорд Мават. Тебя и учтивости, какой ты удостаиваешь наши ничтожные персоны. – В его голосе промелькнула тень угрозы, однако дерзить в открытую Оскель не осмелился. – Славный Эоло, не принесешь ли ты своему господину и нам пива, чтобы мы могли спокойно побеседовать, обсудить, что тревожит лорда Мавата?
Он опустился на мостовую подле Мавата и сказал:
– Разумеется, до нас дошли слухи, но хочется узнать все из первых уст.
– В самом деле?
– Ну конечно, – заверил Оким.
– Представляем, какое потрясение ты испытал, лишившись законного права взойти на скамью, – искренне сокрушался Оскель. – И ради чего? Вот мы и прибыли, влекомые беспокойством и желанием выяснить, что скрывается за тревожными слухами.
Не дожидаясь следующей реплики, ты отвернулся и зашагал прочь. Пересек площадь и направился к проливу, где, завернувшись в плащ, уселся на песок и стал глядеть на волны и суда, курсирующие из порта в порт. Ты избегал смотреть на башню, хотя, ручаюсь, размышлял о ней, о своем походе на крышу, о Радихе, толковавшем послания Ворона. Размышлял о заповедной лестнице, о близнецах, встретившихся тебе на обратном пути, а ныне беседовавших с Маватом на площади.
Когда предзакатные лучи слепящими бликами заиграли на водной глади, ты зажмурился, прошептал:
– Они наверняка отправились восвояси.
Однако все сидел, пока не сгустились сумерки. Едва солнце скрылось за горизонтом, ты поднялся, стряхнул налипшие песчинки с плаща и поплелся обратно в город.
Не успел ты ступить и трех шагов под сенью крепостной стены, как кто-то схватил тебя за руку. Ты круто развернулся, занес свободную руку, и в следующий миг твой кулак врезался в лицо нападавшему, а колено – в живот. Противник выпустил тебя и согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух; нож выскользнул у него из пальцев и со звоном упал на мостовую. Ты потянулся за своим клинком, когда услыхал приглушенное ругательство – нападавший был не один. Его сообщник бросился на тебя и прижал к стене. Твой нож полоснул ему по ребрам, колено ударило в пах, раздался истошный крик, однако хватку налетчик не ослабил. На выручку ему уже спешил первый, который с воплем «Ворон тебя разрази!» нанес тебе мощный удар в лицо.
Внезапно с противоположной стороны улицы донеслось:
– Эй, что там у вас происходит?
На тебя обрушился кулак, утяжеленный массивным золотым перстнем. Сознание померкло, и ты провалился в темноту.
Сложно упрекать тебя за неприязнь к Оскелю и Окиму. В конце концов, они пытались тебя убить.
Но вообрази, каково им? Оскорбленный Мават дает волю гневу. А близнецы? Разве они не должны благодарить небо за сам факт своего существования? Разве им дозволено сетовать на судьбу? Злиться, негодовать? Кто из окружения не попрекал их за малейшее проявление эмоций? Кто не обливал презрением?
Кто защищал их, утешал, опекал? Конечно, их приютили, обули, одели, кормили. Учили читать, считать, ездить верхом и владеть оружием бок о бок с преемником Глашатая. Однако неустанно, в
