И в те же годы развивалось судоходство и заморская торговля; путешественники открывали новые земли, и к страху и отчаянию примешивались самые фантастические надежды.
Тема смерти — одна из излюбленных тем искусства и литературы позднего средневековья. Стены церквей расписывались «плясками смерти» — смерть плясала вместе с людьми всех сословий и профессий, от королей и епископов до мужиков и нищих; рисунки сопровождались стихами, утверждавшими равенство всех людей перед лицом смерти. Диалоги между смертью и ее всевозможными собеседниками сочинялись на многих языках; спор жизни и смерти изображался на подмостках народных театров.
Не менее популярны были в те годы и утопические темы — представления о блаженных странах, скрывающихся за далекими морями. Уже в XII в. появилось в Европе легендарное послание индийского царя-священника Иоанна византийскому (по другим вариантам — германскому) императору; послание это в значительной степени было построено на Псевдокаллисфеновой Александрии. Индия изображалась в этом сочинении счастливой страной, где все люди добродетельны и ни в чем не испытывают нужды. Поиски счастливого государства «пресвитера Иоанна» сыграли известную роль в географических открытиях европейцев — вплоть до Колумба и Васко де Гамы (отправляясь в Индию, Васко де Гама взял с собой королевское послание «пресвитеру Иоанну»).
Соединение пессимистических мыслей о смерти с утопическими надеждами порождало своеобразную средневековую идеологию «хилиазма» — веру в конец мира и наступление счастливого «тысячелетнего царства» на земле, предшествующего страшному суду. Идеей «тысячелетнего царства» вдохновлялись многие средневековые еретики и реформаторы (Иоахим Флорский, чешские табориты). Ожидание конца мира стало особенно острым в XV в. Конца этого ожидали в 1400 г., ожидали его и в 1492 г., когда по церковным представлениям должно было наступить 7000 лет со дня сотворения мира и когда по удивительному совпадению был открыт «новый мир» — Америка.
Сказания об Александре Македонском, где тема смерти соединялась с темой далеких путешествий, естественно входили в круг описанных нами средневековых памятников. Жизнь Александра Македонского была одним из самых популярных сюжетов средневековой литературы; к XIV—XV вв. романы об Александре, в стихотворной или прозаической форме, существовали уже у всех европейских народов. В числе этих Александрий были немецкие поэмы клирика Лампрехта (XII в.), Ульриха фон Эшенбаха и Рудольфа Эмсского (XIII в.), поэтический французский роман (XII в.) Ламбера ле Тора и Александра Парижского (давший имя популярнейшему стихотворному размеру — александрийскому стиху), англо-норманский (XIII в.) и английские (XIV—XV вв.) романы об Александре.[232] Один из персонажей в «Кентерберийских рассказах» Чосера говорил даже, что «история об Александре столь известна, что всякий, кто получил воспитание, слышал что-либо или все о его судьбе».[233] Как и в сербской Александрии, в западных романах об Александре рассказывалось о далеких странствиях царя, его встрече с блаженными рахманами и о его неотвратимой смерти. В центре всех средневековых Александрий стоял, по справедливому замечанию А. Н. Веселовского, один образ: «...тип героя в цвете сил и стремлений, не знающего границ и тому и другому, тогда как рядом неустанно слышится одна и та же грустная нота... что все в жизни суета сует».[234] Этот трагический мотив средневековых Александрий не был забыт и литературой Возрождения. Смертность Александра и для Шекспира оставалась наиболее выразительным примером бренности человеческой природы. «Как ты думаешь: Александр Македонский представлял в земле такое же зрелище? ...Александр умер, Александра похоронили, Александр стал прахом, из земли добывают глину. Почему глине, в которую он обратился, не оказаться в обмазке пивной бочки?».[235]
Круг памятников, среди которых роман об Александре выступал на Западе, был в значительной степени знаком и русской литературе XV в. Легендарное послание пресвитера Иоанна уже к XV в. несомненно было известно на Руси — здесь оно называлось «Сказанием об Индийском царстве».[236] Древнейший список этого «Сказания», как мы уже отмечали, был переписан тем же Ефросином, который переписал и сербскую Александрию, и даже в том же самом сборнике. Индийское царство царя Иоанна в «Сказании» многими чертами напоминает землю блаженных рахманов: в этой земле нет «ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека»; невдалеке от этого царства «соткнуся небо з землею» и прямо посреди него «идет река Едем из рая».[237] Описание роскошного дворца царя Иоанна в «Сказании» было, очевидно, широко распространено на Руси — оно отразилось в былине о Дюке Степановиче.[238]
Не позднее XIV в. стали известны в русской письменности и апокрифические сказания о хождении к земному раю и странам блаженных. В одном из них рассказывалось о хождении пустынника Зосимы в страну блаженных «сынов Рехома», отделенную от всего мира непроходимой рекой. Эти «сыны Рехома» (в более позднем списке они именуются рахманами) не имеют одежды, видимой смертному человеку, у них нет «ни огня, ни ножа, ни иного железа на дело, ни сребра, ни злата».[239] В другом сказании повествовалось о путешествии трех иноков в поисках места, «где прилежит небо к земли». Пройдя столп, поставленный Александром Македонским, и источник с живой водой, они приходят в пещеру, где живет нагой мудрец, святой Макарий (имя которого и значит «блаженный»). Макарий рассказывает им, что за 20 поприщ от этого места находятся два «града» — железный и медный, а за ними — недоступный взорам смертных земной рай, где некогда жили Адам и Ева.[240]
На почве таких сказаний о блаженных землях и людях возник памятник русского происхождения — послание новгородского архиепископа Василия Калики тверскому епископу Федору о земном рае. Рай этот, доказывает автор послания, не погиб; из него текут реки Тигр, Нил, Фисон и Евфрат; «а место непроходимо есть человеком, а верху его рахмане живуть». В доказательство верности своих слов автор ссылается на житие святого Макария и на рассказ новгородцев, занесенных бурей к райским землям — «а тех, брате, мужей и нынеча дети и внучате добры здорови».[241] Послание Василия пользовалось в XV в. достаточной известностью — оно было включено в некоторые летописи;[242] мы находим его и в сборнике Ефросина.[243]
Весьма распространены были в древней русской письменности и памятники, напоминающие людям об их неизбежной смерти. В известной на Руси уже с IX—XII вв. «Повести о Варлааме и Иоасафе», где тема смерти занимала вообще важное место, приводилась притча, рассказанная пустынником Варлаамом царевичу Иоасафу: человек бежит от зверя (льва или единорога) и взбирается на дерево; страшный змей сторожит его и хочет поглотить, а дерево между тем грызут две мыши — черная и белая. Это иносказание жизни человеческой (зверь
