не хотелось: если акваланг в порядке, подача воздуха с глубиной почти не меняется, но в неисправном аппарате дышать на глубине становится труднее. Секунду я раздумывал. Мои мысли были прерваны самым решительным образом: подача воздуха внезапно прекратилась, лишь ничтожная струйка сочилась из акваланга независимо от моего вдоха или выдоха. Тут уж размышлять не приходилось, правда, я еще успел показать Пушкину, что выхожу наверх. Он кивнул головой, видимо, подумав, что испортился фотоаппарат. Я стал возможно быстрее всплывать, временами, помогая себе, подтягивался за страховочную веревку Пушкина. Я старался ее не дергать, иначе Грузов, стоящий на страховке, стал бы вытаскивать нас обоих; однако один человек не может вытащить быстро сразу двух водолазов, я должен был рассчитывать только на свои силы. Очень надеялся, что наверху дышать станет легче, но этого не произошло, довольствоваться ничтожной подачей воздуха сделалось мучительно трудно. Хотелось дышать часто-часто, но я хорошо знал, что единственный выход — медленно втягивать в себя ту ничтожную струйку, которая по-прежнему сочилась из баллонов. Мозг еще работал четко, но движения становились вялыми, судорожные сокращения сжимали грудную клетку. Последние 30 метров, 20, 10 — наконец лунка. Я высунул голову, сорвал с себя шлем и полной грудью глотнул чистый воздух. Перед глазами шли розовые круги, руки и ноги налились странной тяжестью, но теперь все было позади. Доктор и Женя кинулись ко мне: они, конечно, были очень испуганы и не понимали, в чем дело, все уже привыкли к тому, что спуски обычно проходят благополучно. К счастью, врачебная помощь была не нужна, я отдышался и вылез на лед.
Часто после подобных случаев надолго остается неприятный осадок, усиливается чувство психического напряжения, теряется вкус к погружениям, пропадает желание спускаться под воду. С подобным явлением знакомы и многие спортсмены, и если альпинист сорвется на скальном маршруте, он обязательно должен снова его пройти, слаломист после падения на трассе вновь спускается по ней, иначе теряется уверенность в своих силах. Точно так же для подводника самый верный способ бороться с этими неприятными последствиями — возможно скорее погрузиться вновь и убедиться, что умение плавать и работать под водой не изменилось. Погружение Пушкина уже закончилось, и я надел запасной акваланг и вновь спустился под воду. На этот раз я был со страховочным концом и, разумеется, ничего не произошло, я благополучно собрал пробу и закончил пленку в камере. Вечером мы разобрали и тщательно проверили неисправный акваланг. Но если сразу после спуска он почти совсем не подавал воздух, то теперь, всего через несколько часов, в акваланге не обнаружилось никаких дефектов. Это было очень странно, и аппарат решили еще раз проверить под водой.
Потом нас снова посетил врач-кинооператор, но этот учился в Московском институте кинематографии и снимал для студии документальных фильмов. Так как все эти гости изрядно нам мешали, ему было поставлено жесткое условие: снимать то, что действительно происходит, не отвлекая нас от дела и не прося принять выигрышные для съемки позы. Наш кинооператор учился только на первом курсе, понял все буквально и действительно нисколько нам не мешал. К этой съемке он готовился долго и наконец выбрал день, с нашей точки зрения, самый неудачный. Сильный ветер нес снежные иголки, небо, снег, лед — все сливалось в сплошную белую пелену. Ветер бил снежинками по лицу, тащить сани было тяжело, не легче оказалось и сидеть на страховке; ничего не было видно, казалось, в мире не осталось ничего, кроме бескрайнего снежного поля с лункой посередине.
Уже два раза случались неожиданности, не миновать было и третьего, и мы только гадали, что-то будет. Сначала все шло как обычно, но вот Грузов появился из-под воды с громадной, чуть ли не метр диаметром, ярко-оранжевой звездой. Он был очень доволен и, конечно, ожидал, что все восхитятся такой редкой находкой. Однако вместо этого я попросил Женю спуститься и положить звезду на прежнее место — это была та самая звезда, которую я приготовил на дне для съемки. Грузов был очень смущен, исчез в проруби и выплыл уже без звезды. Впрочем, как уже упоминалось, под водой трудно помнить что-либо, кроме непосредственного задания. Вообще Женя очень старался выполнять все, что от него требовалось, но это давалось ему нелегко. Он пытался как-то выразить сомнение, нужно ли вообще спешить, и спросил, чего ради мы так загоняем себя. В этом он ошибался, мы не спешили, но у него не было привычки экономить время, приходить вовремя, избегать задержек и выполнять работу самым простым и быстрым способом. Правда, перед Женей стояла более трудная задача, чем перед нами в начале экспедиции: мы приспосабливались и акклиматизировались постепенно, он же вынужден был сходу включиться в уже сложившийся ритм напряженной работы. Только тогда удавалось Грузову отойти душой, когда ему поручалось какое-нибудь дело целиком и можно было работать не спеша и больше ни о чем не заботясь. В таких случаях Женя долго возился, делая частые перерывы и выкуривая папиросу за папиросой.
Между тем становилось ясно, что с нашего острова пора убираться. Далеко в море уже шел взлом припая, а у въезда в Мирный, где с берега стекала талая вода, толщина льда местами уменьшилась до 60 сантиметров. Появились опасения, что через несколько дней тракторы уже не смогут двигаться по льду. Наш балок мог надолго остаться на острове, а это была бы серьезная неприятность. Нужно было считаться и с возможностью внезапного взлома припая: шла уже третья декада января, а самый ранний за десять лет срок разрушения льда в Мирном — 25 января. Лед в этот сезон был тонкий, лето солнечное и, если бы с моря подули сильные ветры, волна могла быстро разломать припай и вынести остатки в море. Основные наши работы на обоих разрезах уже были закончены, все количественные и качественные пробы взяты, но хотелось еще поискать редких животных, собрать несколько крупных губок, половить планктон.
Все зимовщики и грузы были переправлены с «Оби» в Мирный, но отход неожиданно задержался. Как это здесь нередко бывает, Антарктида, кажущаяся такой мирной и гостеприимной, преподнесла один из своих сюрпризов. Польские полярники должны были вылететь на станцию Добровольский. Эта станция, впоследствии переданная Польше, была открыта советскими полярниками в 1956 году в оазисе Бангера. (Оазисом здесь называют участки территории, свободные от постоянного ледникового покрова; их горы, долины, многочисленные озера действительно радуют глаз.) В составе нашей экспедиции в Антарктиду прибыли четверо поляков, чтобы побывать на своей станции и выяснить, что нужно сделать для
