для скота, чему Штырин был рад — пообещали хорошую плату.
Староста сдался, но умолял не затягивать с отъездом.
С удивительной быстротой весть об открытии золота на речке Хомолхо облетела посёлок. Люди шушукались, обсуждали, удивлялись, с какого боку припёку к этому причастны Перваков и Окулов, к тому же ставшие доверенными лицами прибывших из Иркутска господ? Каким это образом охотники перевоплотились в золотоискателей? С приездом иркутского купца и советника их как подменили, стали другими людьми. Какая связь, почему именно они, а не те, что уже несколько лет в ключах, что впадают в Олёкму, роют породу и извлекают золото, пускай намывают крохи, мизер, но всё же владеющие горным ремеслом? Разговоры обрастали всё новыми и новыми домыслами и предположениями, порой доходившими до абсурда. Но все сходились в одном — новое, к тому же богатое золотое месторождение обнаружено на Хомолхо, и его хозяева находятся здесь, в Олёкминске, и самое непосредственное отношение к свершившемуся факту имеют их односельчане — Севастьян Перваков, Зиновий Окулов и их друзья: Сохин, Сушков, Роткин и Завьялов.
Находились и завистливые, размышлявшие: простые охотники-односельчане обрели известность, надо же, повезло, и теперь будут купаться в деньгах.
Долетели слухи и до приисков Александро-Николаевского и Иннокентьевского.
Рабочих новости взбудоражили, руки опускались от неуёмного и малооплачиваемого труда, хотелось бросить всё, покинуть прииски и податься на заработки, на новое открывшееся месторождение. Одно останавливало — хозяева приисков при расчёте вряд ли будут довольны, не заплатят ни копейки за самовольно оставленные работы. Терять же хоть и невеликий, но всё же заработок за весь прошедший добычной сезон не хотелось. А конец сезона уже не за горами, вот-вот наступят заморозки, начнут речки кидать шугу, и дальнейшая промывка песков станет невозможной. Сентябрь терпимый, а октябрь — это венец завершения горных разработок, впереди сибирская зима, морозная, длинная…
— Надо же, Перваков и Окулов нашли золото, да ещё в сговоре с какими-то купцами стали их единомышленниками, — удивлялся Василий Никитин. — Это ж смотри как, ай да Севастьян, кто бы мог предположить? Ну, чего молчишь, Степан?
Лаптев молчал, думал, а Никитин вновь его подтолкнул:
— Стёпка, чего глаза таращишь в одну точку, а слово не молвишь?
— Рвануть бы на прииски Хомолхо, да сдерживаюсь.
— Сдерживаешься. А отчего?
— Слыхал, Севастьян-то вроде как там правая рука теперь купеческой, и близко не подпустит ни меня, ни тебя. Везучим оказался.
— Да брось ты, что было годами назад, так по глупости меж нами мальчишками, он парень простецкий, свой мужик, поймёт, и сгладятся обиды, не сычами же теперь друг дружке всю жизнь в глаза глядеть.
— Не знаю, не знаю, кто его поймёт, чего на уме у него, всяко повернуть может, даст от ворот поворот, укажет на нас хозяину, и на порог не пустят.
— Брось, Стёпка, сгущать краски, насколько знаю, у Севастьяна душа отходчива, а кто старое помянет, тому глаз вон.
— Не знаю, Васька, не всё так гладко, подумать следует.
— Чего думать, сколь прозябать на этом Александро-Николаевском прииске можно, толку-то, одни руки в мозолях, а деньги где? Но хотя бы что дадут получить.
— Это верно, тут согласен, — зло сплюнул Лаптев.
— Остаётся по окончании сезона после расчёта и перекинуться на открытые прииски? Хотелось бы опередить желающих, а их немало будет.
— Немало, смотри, сколь людей разговоры разговаривают.
Беседа меж друзьями происходила наедине, привыкли шептаться и решать свои дела совместно и без посторонних ушей. Тому были причины — скрытно от надзорных лиц крали золото, крали понемногу, за этот сезон умыкнули на двоих где-то сто двадцать — сто тридцать золотников. Кубышку набивали и прятали не в котомках при полатях в землянке, а скрывали в дупле большого старого дерева, расположенного на отдалении половины версты от рабочего посёлка. Место приметное только для них двоих, подходили к дереву каждый раз с оглядкой, с осторожностью. Тайник пополнялся, когда десятками долей, когда несколькими золотниками. Знали б хозяева прииска о хищении, так обоим не поздоровилось бы. Хотя догадывались — многие работяги, занятые на доводке золота, имели к нему доступ, а посему нет-нет да имели возможность умыкнуть, несмотря на неусыпный контроль. Тому виной была не только вороватость, но и низкая оплата за труд. А платили хозяева мало не потому, что не желали платить больше, и жадность их не донимала, а малая величина добытого металла была несоизмерима затратам, окупаемость разработок находилась на грани рентабельности, и вопрос назревал либо о прекращении работ, либо снижении численности работающих, а перспектива виделась вообще закрыть прииски.
— Набор людей скорее начнут по весне, к началу промывки, вот и подкатиться надо бы к Севастьяну загодя, — предложил Никитин.
— Не только, могут и пред зимой людей собирать, раз золото нашли богатое, то будь уверен, купцы с размахом займутся золотой речкой, эти тянуть волынку не станут.
— Тогда как вернёмся в Олёкминск, так и начнём клинья бить, в любом случае затяжка в таком деле ни к чему.
— Ладно, вернёмся, там посмотрим, сейчас, как на базаре, всё одно что метлой тучи разгонять.
Тему золота, открытого на Хомолхо, обсуждали не только Никитин и Лаптев. Все рабочие Александро-Николаевского прииска, да и служащий персонал разговоры сводили к желанию тоже покинуть истощаемые участки, но их также сдерживал расчёт с оплатой. К тому же знали, добыча золота на Хомолхо в лучшем случае начнётся в следующем году, и то вряд ли в полную силу, хозяева новых приисков в первую очередь займутся подготовительными работами и доскональной разведкой месторождения. Конечно, добыча и разведка будут вестись там одновременно, и желание быть у истоков столь грандиозной разработки богатых запасов грезилось каждому. Многие думали бросить горный труд и вернуться к охотничьему ремеслу, и так произошло бы, но весть о Хомолхо вернула людей к новому порыву мыть породу, зная, что эти пески, как поговаривают, не те, что на затухающих приисках Александро-Николаевском и Иннокентьевском.
— Там и умыкнуть больше можно, — причмокнул губами Никитин.
— Ага, размечтался, ты сначала окажись на новых приисках, — остудил мысли друга Лаптев.
— Когда сбывать будем? За три года наскребли мы около шести фунтов, если не более, по три на брата выходит.
— Как и все работяги, через скупщиков пушнины, прибудут люди за пушниной, им и спустим. А вообще-то поговаривают, вроде как в Олёкминске золотоприёмную кассу открыть собираются.
— Чего так? Думаешь, кто молчком золотишко стащил, так сдавать понесут?
— Если откроют, то понесут. И мы понесём, но поначалу присмотримся.
— А не ловушку ли затеять собираются? Кто лишь на порог, тут его исправник и потянул до себя, — насторожился Никитин.
— Не должно. Служащие сказывали, золотопромышленники специально кассу открыть такую хотят принародную.
