здесь всё написано! И про Митю, и про Матвеича, и про Степана Ильича.
Одинцов раскрыл последнюю страницу.
— «Хвеко-хвеля Хвео-хведин-хвецов…» — медленно прочитал он в конце.
— Мы должны закончить этот дневник и подарить его школе, чтобы все ребята узнали, какими героями были дед Михайла, Матвеич, Николай Григорьевич! —горячо сказал Васёк.
— Мы положим этот дневник в пионерской комнате, чтобы все пионеры могли прочитать про Марину Ивановну, про нашу Валю, про всех… — заглядывая в тетрадь, предложила Лида.
— Конечно! Одинцов, поручаем тебе дописать этот дневник до конца! — торжественно обратился к товарищу Васёк. — Сможешь?
— Смогу, конечно! Я всё помню. А в случае чего, и вы поможете. Я сейчас же начну писать! — охотно согласился Коля Одинцов.
Польщённый доверием товарищей, он осторожно свернул в трубку тетрадь и спрятал её за пазуху.
— Подожди прятать. Может, почитаем сейчас? Интересно ведь, как всё было! — вопросительно глядя на ребят, сказал Петя Русаков.
Но Васёк покачал головой:
— Не время сейчас. Давайте переписывать расписание… Кстати, Коля, пока ты будешь писать дневник, не ходи в госпиталь.
Одинцов запечалился:
— Мне очень Васю повидать хочется. Я только один раз схожу, ладно?
Глава 33
В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР
Когда ребята ушли, в комнату тихонько вошла тётя Дуня, поставила перед Васьком чай. Васёк заметил, что чашка с блюдцем дребезжала в её руке. «Устала…» — подумал он и тихо сказал:
— Посиди со мной, тётя. Я быстро перепишу.
— А что это? — поинтересовалась тётя Дуня.
Васёк кратенько рассказал ей про свои дела: про учёбу, про ремонт. Всё это тётя Дуня, слышала не раз, но всегда принимала близко к сердцу.
— Директор сегодня уже в учительской стол себе поставил, а Иван Васильевич скоро из госпиталя в новую школу переедет. У него здесь точь-в-точь такая же комнатка около раздевалки. Он в ней и ночует сейчас — боится, как бы кто материал не унёс.
— Ну, это уж напрасно! — возмутилась тётя Дуня. — Кто ж это из школы материал унесёт! Да таких злодеев-то во всём городе не найдётся. Экий подозрительный старик стал!
— Да нет, может и не оттого он ночует, а просто хочется ему сторожить… ну, по своей специальности работать, что ли.
— По специальности — это другое дело. А на людей клеветать нечего. Школой все дорожат. Постоянно народ около неё толчётся… Я тоже вчера проходила мимо. Заглянула во двор. Дом-то какой красавец будет! А уж школьников, мальчишек да девчонок во дворе — не сосчитать! И тебя видела; только уж окликать не стала.
Она отхлебнула из своей чашки чай, осторожно прикусила кусочек сахару, потом закашлялась, вынула носовой платок и вытерла кончиком глаза:
— Помню, когда уезжал твой отец… Пришёл в шинели, сел вот тут рядом, обнял меня. А я плачу. «Что ж, — говорю, — Паша, голубчик, Ваську́ от тебя передать? Может, хочешь что-нибудь на прощанье сказать?» А он так покачал головой и говорит: «Не надо, сестрёночка. Он всё знает, что я могу сказать». — «Да откуда же, Паша, ему знать?» Улыбнулся он мне и опять своё: «Знает, сестрёночка! Хороший сын всегда знает, что скажет в том или ином случае отец». — Тётя Дуня облокотилась на ладонь и тихонько спросила: — А ты и вправду знаешь ли?
— Знаю, я всегда знаю! — радостно улыбнулся Васёк. — Вот и сейчас знаю… Он подмигнул бы мне одним глазом на тебя и сказал: «Что-то у нашей тёти Дуни глаза нынче на мокром месте… А ну-ка, Рыжик, подойди к ней поласковее…» — Васёк встал и, обняв тётку, прижался щекой к её щеке. — Ничего, — сказал он, — проживём как-нибудь…
— Не хватает моих сил… — прижимая к себе его голову, прошептала тётя Дуня. — Писем-то нет у нас… письма-то куда же подевались?
— Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает — задерживаются в пути. Ты не плачь только, всё будет хорошо! — с горьким спокойствием уговаривал тётку Васёк.
В эту минуту ему казалось, что отец слышит его и одобрительно кивает ему головой: «Не давай, не давай ей плакать, Рыжик… Старая она, больная. Кто её, кроме тебя, пожалеет…»
— Давай, тётя, поглядим по карте, где бои идут.
Васёк принёс карту, разложил на столе, вынул из коробочки красные флажки:
— Вот, гляди, где наши теперь находятся!
Тётя Дуня полезла в карман за очками. Слёзы её высохли, и, расставляя вместе с Васьком красные флажки, она сурово сказала:
— Ничего, придёт наше время! Мы их до самого Берлина гнать будем!
— Тебе бы на фронт, тётя Дуня! — пошутил Васёк.
Спать легли поздно. Ночью Ваську снился отец. Снилось, что где-то в открытом поле сквозь дым и огонь мчится санитарный поезд. Мимо Васька в паровозной будке промелькнуло бледное, напряжённое лицо отца, голубые серьёзные глаза, знакомые, опущенные книзу усы. Васёк бросился вслед поезду, но из дымной тучи налетел вражеский бомбардировщик, и тяжёлый снаряд ударил в бок паровоза. Васёк закричал, забился и, сонный, ещё долго рвался из чьих-то тёплых рук… Потом открыл глаза и увидел встревоженную тётю Дуню.
— Проснись, проснись, Васёк, голубчик… — удерживая его, ласково шептала она.
Васёк зарылся с головой в подушку.
— Писем, писем нет, тётя Дуня… — простонал он.
— Ничего, ничего, придут письма… ведь бывает — задерживаются в пути, — уговаривала его тётя Дуня.
Глава 34
АНДРЕЙКА
Утром Васёк долго думал о своём сне. Тоска, как огромный камень, навалилась на его сердце. Близкий, родной человек — тётя Дуня, но без отца родительский дом кажется пустым и неприютным.
«Сегодня пойду в депо», — думает Васёк.
В депо всё напоминает мальчику отца. Там идёт своя жизнь, и рабочие ходят в таких же, пропитанных маслом и паровозной гарью, куртках, в какой ходил отец; там в светлой мастерской и сейчас висит среди стахановцев портрет, а под ним большими печатными буквами стоит подпись:
«Коммунист, стахановец Павел Васильевич Трубачёв».
Васёк выходит из дома и жадно смотрит в ту сторону, где за улицами и переулками чуть виднеется высокая крыша вокзала, а за ней вдоль железнодорожной линии — длинное серое здание депо. Васёк в нерешительности стоит у ворот.
В девять часов он должен быть на пустыре, где уже
