не получится?
Славута с деланным равнодушием пожал плечами.
– Тогда приговор суда будет приведён в исполнение.
– Я что-то могу сделать?
– Одно ваше слово, сказанное на суде, могло бы спасти Агнешку. И до сих пор ещё не всё потеряно.
– Но вы же понимаете…
– Да, ваша милость, понимаю.
Ординат Несвижа и Олыки стиснул кулаки.
– Вам не понять, что такое честь княжеского рода.
– Не смею спорить, ясновельможный князь. Вам нужно сохранить честь. Гетман Сапега требует крови за кровь. Ваша мать, их милость княгиня Радзивилл, хочет спасти мир в королевстве. Если Агнешка взойдёт на эшафот, все будут удовлетворены.
В этот момент постучали, и Кароль Станислав с явным облегчением повернулся к двери.
– Войдите.
Невысокий слуга в коричневом камзоле торжественно внёс нечто, покрытое белой тканью.
– Ваша милость позволит? – слуга согнулся в поклоне.
Несвижский ординат небрежно кивнул головой.
Слуга сорвал ткань – на серебряном блюде лежала седая волчья голова с оскаленной пастью и потухшими глазами.
– Прекрасный трофей, – глухо произнёс кастелян. – Послезавтра вы сможете добавить к нему ещё один.
Славута отвесил поклон, более похожий на кивок головой, и вышел из комнаты.
В конце коридора темнел женский силуэт. Проходя мимо женщины, кастелян замедлил шаг и скосил взгляд – то была горничная, сопровождавшая Ганну Катажину.
– Их милость княгиня будет ждать вас в библиотеке коллегиума.
Горничная быстрой тенью скользнула в боковой проём и скрылась за дверью.
Глава XXI. Крипта костёла Тела Господня
Тихо потрескивая, горели большие сальные свечи. Славута мерил шагами пространство библиотеки несвижского коллегиума иезуитов. Книжное собрание коллегиума являлось второй по численности библиотек Несвижа, значительно превосходя библиотеку местного кляштара бенедектинок, но уступая ординатской библиотеке, насчитывавшей более четырнадцати тысяч томов.
В сумрачном помещении царил строгий порядок. Около дверей стояли шкафы с трудами по истории Великого Княжества Литовского, Королевства Польского и Речи Посполитой. За ними были расположены стеллажи с книгами по юриспруденции, начиная от рукописного свода Казимира Великого и заканчивая печатными изданиями Третьего Статута и Трибунала. Рядом стояли шкафы с архивными материалами, хозяйственными реестрами, сеймовыми постановлениями, картографическими изданиями. Поистине, здесь хранились все сокровища человеческой мысли, накопленные за последние века.
Кастелян в задумчивости остановился возле огромного шкафа, в котором темнели огромные фолианты. Неожиданно взгляд Славуты упал на книгу в тёмно-коричневом кожаном переплёте. Чтобы проверить догадку, кастелян открыл шкаф и вынул фолиант – это оказался гербовник Папроцкого.
По привычке Славута вновь нашёл «Гипоцентавр».
Гольшанские, Гедройцы, Свирские… Радзивиллов среди других ветвей Довспрунгов не было. Славута знал, почему.
Три века назад король Польши Владислав Ягайло издал в Городне привилей, по которому сорок три литовских магната, исповедовавших католицизм, принимали польские гербы, а вместе с ним и права, которыми обладали польские паны. Своим привелеем король достигал сразу две цели: во-первых, ослаблял позиции древних литовских и русских родов, исповедовавших православие, прежде всего Рюриковичей, Гедиминовичей и Довспрунгов, а во-вторых, намертво привязывал литовскую шляхту к польской короне. Среди тех шляхтичей, кто принял польский герб, был и Гжегож Остык, отказавшийся от родового герба Довспрунгов «Гипоцентавр» и взявший польские «Трабы». Радзивиллы, Радзивиллы… сколько раз вы изменяли вере своих предков, гербам своих предков… единственное, чему вы не изменяли – так это собственной выгоде…
Славута поставил гербовник обратно в шкаф и взял следующий фолиант – им оказалась церковная метрика. В этой книге были собраны не только сведения о людей, крещёных или отпетых в костёле, но и тех, кто имел хоть какое-то отношение к роду Радзивиллов, а так как все магнаты Королевства Польского и Великого Княжества Литовского были в той или иной степени связаны родственными узами, в метрике значились сведения о представителях всех магнатских домов Речи Посполитой.
Кастелян открыл книгу наугад и прочёл:
«В день 16 апреля 1669 года в Заславле скончался Ежи Кароль Миколаевич Глябович, князь на Заславле, граф на Дуброве, подстолий литовский, воевода виленский, смоленский, староста жмудский, оникштимский, радошковский. Похоронен в костёле Архангела Михаила в Заславле».
Память отбросила кастеляна в далёкий сентябрь тысяча шестьсот пятьдесят первого года, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет. В том году разбитые под Берестечком казаки оказались зажаты в клещи у Белой Церкви войсками великого коронного гетмана Николая Потоцкого и великого гетмана литовского Януша Радзивилла. Для переговоров в Белоцерковскую крепость прибыл киевский воевода Адам Кисель. Славута помнил, каким бессильным огнём сверкали глаза казаков, как горделиво и надменно вели себя польские и литовские комиссары, среди которых был и подстолий литовский Ежи Кароль Глябович. Тогда Хмельницкий был вынужден подписать позорный мир, по которому гетман Запорожский отказывался от добытых кровью побед под Жёлтыми Водами, Корсунью и Зборовом. Ещё никто не знал, что белоцерковский мир станет лишь прелюдией для большой войны, от которой содрогнётся вся Речь Посполита…
От длительного сидения затекли плечи. Кастелян встал и прошёлся меж высоких дубовых шкафов, после чего вернулся к своему столу, на котором лежала метрика. С тихим шелестом открылась новая страница, и кастелян прочёл надпись:
«В день 24 сентября 1669 года у конюшего Великого княжества Литовского Франтишека Стефана Сапеги и Анны Сапеги, урождённой княжны Любомирской, родилась дочь. 26 сентября в костёле Михаила Архангела Заславля наречена именем Барбара Стефания. Восприемники – Казимир Павел Ян Сапега и Кристина Барбара Сапега, урождённая Глябович».
Перед глазами Славуты вновь встало лицо Казимира Павла Яна – но не властно-решительное, как обычно, а растерянное, накануне в костёле святого Миколая. Пожалуй, столь подавленным гетмана Литовского Славута видел впервые. Своим богатством и могуществом Великий гетман Литовский и едва ли уступал несвижским Радзивиллам: он владел Ружанами, Заславлем, Старым и Новым Быховцом, Друей, Сапежиным, Освеей, Дубровнами, Вовчиным, иными градами и маентками. Едва ли можно было усомниться и в безрассудной храбрости и решительности гетмана: Казимир Ян Павел не раз обнажал саблю против врагов королевства, а однажды не побоялся бросить перчатку вызова даже монарху Речи Посполитой и прелату католической церкви Великого Княжества Литовского, епископу Виленскому Константину Казимиру Бжостовскому: после памятного гродненского сейма 1688 года великий гетман составил комплот с целью низложения и детронизации Яна III и возведения на престол Карла, герцога Лотарингского. Личная армия гетмана в то время насчитывала около тридцати тысяч человек – и если бы руке Собесского в своё время не довелось держать украшенную алмазами булаву великого гетмана коронного, кто знает, сумела бы эта рука удержать королевский скипетр…
Кастелян пролистал ещё несколько страниц. Мимо него пронеслись десятки судеб, запечатлённых чернилами на хрустящей пожелтевшей бумаге. Наконец, взгляд его упал
