к дому.
Дюжина шла за ней по пятам, обуреваемая желанием увидеть лицо мамы. Синичка свернула за угол. Мама по-прежнему варила мыло, подбрасывая в котел пригоршни лаванды.
– Фиалка смылась! Опять, – без предисловий выпалила Синичка.
– Ума не приложу с чего бы, – протянула мама, откинув со лба непокорную прядь.
Уязвленная столь неприкрытым сарказмом, Синичка перешла в наступление:
– Вечно вы с папой на ее стороне!
Дюжина слушала вполуха, жадно всматриваясь в родные, любимые черты. Невыносимая тоска в клочья разрывала сердце. Влекомая инстинктом, девочка подалась вперед и теперь стояла так близко, что могла бы, вытянув руку, коснуться маминых волос.
– Ничего подобного, – спокойно возразила мама и с упоением втянула насыщенный цветочный аромат. Заметив насупленные брови дочери, она тяжело вздохнула. – Присядь-ка. – Она кивнула на второй табурет в тени дома.
Синичка нехотя приволокла табурет и села, хотя возле костра было нестерпимо жарко.
– Посмотри на меня, – велела мама так, что девочка не посмела ослушаться. – Помнишь Алый Папоротник? Отец как-то возил туда тебя маленькую.
Синичка кивнула.
– Много лет назад местные задумали выращивать ситник. – Мама умолкла и добавила в кипящее мыло новую порцию лаванды. – Ситник – культура капризная, хлопотная, но спрос на нее отменный. В первый год Алому Папоротнику не повезло: весной разразилась буря, побившая весь урожай. Но местные не унывали и, когда пришло время, вновь засеяли поля. И вновь разразилась буря, все всходы погибли.
Синичка ловила каждое слово, по виску струились капельки пота. Дюжина внимала вместе с ней.
– На третий год в деревне созвали совет и решили выращивать кукурузу. Весна выдалась погожая, и Алый Папоротник собрал обильный урожай. На следующий год история повторилась. За пять лет не случилось ни одной бури, однако ситник местные больше не сажали. Понимаешь, к чему я клоню?
Синичка растерянно заморгала.
– Ну… как бы… – Внезапно ее лицо просияло. – Поняла! Если Фиалка перестанет ломать мои игрушки, мне будет с чем играть?..
– Да нет же! – Мама с отчаянием всплеснула руками.
– Почему нельзя сказать прямо? – буркнула девочка. – Зачем огород городить?
Мама вдруг оглушительно расхохоталась:
– Вся в отца! Ладно, скажу напрямик. Ты ведешь себя как та самая буря.
– Чего? – возмутилась Синичка. – Не я вечно все порчу! – Она воинственно скрестила руки. – О том и речь. Вы с папой всегда на ее стороне!
– Ну хватит! – прикрикнула мама. Кипящее мыло с шипением выплеснулось в огонь. – Да, Фиалка очень неуклюжая. Но твоя реакция… – Она закатила глаза, словно ища подсказки у облаков, а потом заговорила. Нараспев, тщательно подбирая слова. – Твоя реакция, твой гнев приносят не меньше разрушений, чем ее неловкость. А то и больше. Никогда об этом не задумывалась?
– Нет. – Синичка поникла, насупилась. – И потом, это неправда.
– Она ломает твою игрушку, ты злишься, доводишь ее до слез. И не замечаешь, как что-то ломается у нее внутри? – Синичка пожала плечами. – Думаешь, гнев починит сломанную игрушку? Обратит время вспять?
– Конечно нет, – нахмурилась Синичка, ковыряя носком ботинка пыльную землю у костра.
– Тогда… почему так поступаешь?
– Сама виновата! – выпалила Синичка. – Постоянно меня злит, а потом еще удивляется!
Мама вдруг засмеялась:
– Говоришь так, словно у тебя нет выбора.
Синичка вновь повела плечами, и мама разом посуровела:
– Ты сама выбираешь, как относиться к людям, Синичка. Если тебя обидели, не обязательно обижать в ответ. – Она выжидательно умолкла, однако девочка сосредоточенно смотрела в огонь. – Тебе никогда не хотелось простить ее? Неужели это так трудно?
Синичка ссутулилась, нахмурила брови:
– Иными словами, притвориться, что мне все равно? Не обращать внимания?
– Прощение не равно безразличию, – вздохнула мама. – Иногда это прямо противоположные вещи.
– А по-моему, совершенно одинаковые.
Короткие всхлипы возвестили о скором появлении Фиалки. Девочка приблизилась, сжимая в руках любимую соломенную куклу Мин. Мама сшила ей платьице в точности как у Фиалки.
Синичка взглянула на младшую – и залилась краской стыда. Хотя Фиалка сама заварила эту кашу, страдала она куда сильнее. Страдала по вине старшей сестры.
– Я знаю… знаю, что виновата. – По щеке Фиалки скатилась слеза. – Я пробовала починить Шатуна. Не получилось. – Она судорожно всхлипнула. – Теперь его придется выбросить. Из-за меня. – Новая слезинка. – Но я могу все исправить.
Подавив рыдание, она швырнула Мин в костер и спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть, как языки пламени пожирают любимую куклу.
Мама с криком вскочила, но Синичка оказалась проворнее. Выхватив у мамы поварешку, она выгребла куклу из огня и попыталась сбить пламя.
– Зачем ты это сделала? – завопила она, обернувшись к сестре.
По щекам младшей вновь заструились слезы.
– Чтобы… чтобы не одной тебе было плохо, – прорыдала она. – Чтобы ты поняла, как сильно я раскаиваюсь. Очень сильно.
– Фиалка, милая… – Мама, чуть не плача, привлекла младшую к себе.
Синичка уставилась на куклу. Вопреки ее стараниям солома почернела, обуглилась, платьице сгорело.
Дюжина наблюдала, как смятение во взгляде Синички сменяется чувством вины.
– Теперь понимаешь, Синичка? – вздохнула мама.
Дюжина очнулась во мраке темницы, разбуженная болью в ноге. Пошатываясь, встала. В ушах эхом звучал вопрос матери:
Теперь понимаешь?
Нет, она не понимала. Тогда. Фраза так и осталась для нее загадкой. Теперь, в кромешной тьме камеры и беспросветном мраке отчаяния, она повторяла ее снова и снова.
Прощение не равно безразличию.
Всегда есть выбор…
Глава 38
Слова набатом гремели в раскалывающейся голове. Дюжина замерла перед дверью и, вцепившись в прутья решетки, уставилась на свечу.
Шестой обманул ее.
Семерка исчезла.
Ну и пусть. Она не станет переживать из-за пещерного отродья. Их соплеменники убили ее семью. Она отомстит, а не кинется спасать девчонку из враждебного клана. Она будет чтить память родных.
«Это называется „чтить память“?» – нашептывал предательский голосок. Разве такой ее хотели бы видеть близкие? Разве одобрили бы они ненависть, сжигавшую ее изнутри?
Подумай, каким человеком ты хочешь стать.
Так говорила ей Силвер в подземелье.
Так говорил отец прекрасной звездной ночью.
Эти слова снова и снова вторгались в ее сознание, оглушали, терзали в гнетущей темноте.
К чему все это? Дюжина спрятала лицо в ладонях, мечтая, чтобы Хрум оказался рядом, избавил ее от тягостного одиночества. Чего бы только она не отдала, чтобы вновь почувствовать его лапки на своем плече!
«А что бы отдал Шестой, чтобы спасти Семерку?» – промелькнуло вдруг в голове. Да все что угодно! Он бы отдал, сделал, сказал бы все от него зависящее ради сестры. Дюжина поступила бы точно так же, лишь бы вернуть Фиалку и Хрума. Не колеблясь пожертвовала бы всем ради любимых. Пусть Шестой из вражеского клана, но в этом они едины.
Выходит, все напрасно? Столько лет вынашивать планы мести, а в итоге проникнуться симпатией к первым встреченным отпрыскам пещерного клана? И смех и грех. В ушах снова прозвучал голос матери:
Прощение не равно безразличию.
А если попробовать простить Шестого? Нет, исключено! Сама перспектива повергла ее в ужас. Пещерному отродью и лгуну нет оправданий.
Но ведь он почти стал ей другом. Дюжине безумно не хватало мамы, ее спокойного взгляда, мудрых слов. Мама подсказала бы, как поступить.
Следом явилось мучительное, беспощадное озарение: мама никогда бы не одобрила ее жажду мести. И пришла
