убить, она не сумеет вырваться.
– Правильно я говорю, Александра Михайловна? – спросила Маруся. Лицо у нее вновь порозовело, поровнело, перекоса щек не было видно.
– Примерно, – уклончиво произнесла Коллонтай. Ответ – ни вашим, ни нашим…
– Мы выпьем за свободную нашу землю, – Маруся повысила голос, – за то, чтобы на ней не было панов, разных нахлебников и захребетников, чтобы родина наша была счастливой. – Она потянулась стаканом вначале к Махно, потом к Коллонтай. – За это и чокнуться не грех.
Чокнулись. Выпили. Коллонтай пила аккуратно, крохотными детскими глотками – выпила она за все время застолья совсем немного и чувствовала себя очень хорошо, хотя и не в своей тарелке. Понимала – публика эта взрывная, опасная, чуть что – и за шашки с маузерами схватятся, не дай бог сделать неверный шаг. Но Коллонтай была опытным бойцом, человеком, который все испытал – она и пули видела, и грязь с кровью, и нежность с романтическим умилением – все, словом. Однажды она организовала стачку прачек, так ее чуть живьем не сварили в кипятке, еле-еле избежала мучительной смерти.
– Скажите, Александра Михайловна, зачем было привозить в Киев правительство из Москвы? – спросила тем временем Маруся. На ее щеках после стакана водки заиграл опасный темный румянец. – Этого Антонова… как его? Овсянникова. Зачем?
– Это – временная мера. Новое украинское правительство будет избрано украинским народом, – сухо ответила Коллонтай.
– Большинству украинцев кажется, что ничего не бывает постояннее временных мер…
– Это не так. Закончится война, и вы увидите, какой станет Украина.
– Дожить бы, – неожиданно игриво захохотала Маруся.
«Кобеля бы тебе хорошего, – невольно подумала Коллонтай. – Ты бы тогда живо присмирела».
– Украина будет иметь свое правительство. Украинское! – это Коллонтай подчеркнула специально. Повторила: – Украинское! Так сказал Ленин.
– Фи, Ленин! – фыркнула Маруся. – Мы ведь и без Ленина сможем устроить свою жизнь. Не будет у нас ни панов, ни холопов.
– За это и борются большевики.
– Смотрите, как бы не пришлось бороться со всей Украиной, – предупредила Маруся.
– Этого не будет, – твердо пообещала Коллонтай. – Большевики помогут Украине одолеть контрреволюцию и уйдут отсюда.
– А ты, Нестор Иванович, за кого, за меня или за нее? – ткнув стаканом в сторону Коллонтай, спросила Маруся у Махно.
Тот поспешно отвел глаза, подцепил вилкой скользкий, твердый, будто сработанный из дерева рыжик, отправил его в рот.
– За нее, – проговорил он зажато, будто подавился чем-то невкусным, хотя грибы были очень вкусными.
Маруся все поняла, вновь громко захохотала.
Через несколько дней из Гуляй-Поля в голодную Москву был отправлен эшелон с хлебом. Следом в Кремль полетела телеграмма: «Гуляй-польское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие отряды имени Махно, Гуляй-польский совдеп постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Просим оповестить население».
Телеграмма была опубликована сразу в нескольких газетах, в том числе и «Известиях».
– Молодец, Сашка! – сказал Дыбенко своему комиссару, свернул «Известия» вчетверо и спрятал в полевую сумку. – Это ведь твоя работа… Твоя.
– Не знаю, – не стала врать Коллонтай. – Может, и моя… Ты слышал про такую атаманшу – Марусю Никифорову?
– Слышал.
– Что она собой представляет?
– Не баба, а мужик. С бандитскими замашками. Нутро тоже бандитское. Организовала черную гвардию.
– Это я знаю. А то, что она лично расстреливает людей, знаешь? Слышал?
– Слышал, но считаю это обычным бабьим трепом, похвальбой, и не больше.
Коллонтай вспомнила марусино лицо, красивое, грубое, притягательное, подумала о том, что не хотела бы быть на месте этой женщины, как не хотела бы из маузера всаживать пули в чеченцев, невольно поморщилась…
Формирование дивизии продолжалось.
Двадцать первого февраля 1919 года по войскам группы Харьковского направления был издан приказ № 18. Он состоял из четырех пунктов.
«1. Из частей, находящихся под командованием т. Дыбенко, Григорьева и Махно, образовать одну стрелковую дивизию, которой впредь именоваться 1-й Заднепровской Украинской советской. Начальником назначается т. Дыбенко П.Е.
2. Из отрядов атамана Григорьева образовать 1-ю бригаду.
3. Из отрядов Северной Таврии 2-ю бригаду.
4. Из отрядов Махно 3-ю бригаду».
Махно повертел приказ в руках, остался им доволен: вот и стал он генералом. Правда, красным, безлампасным, но и что из того? Генерал, он и без лампасов генерал!
Махно отпустил длинные, спадающие на плечи волосы, разные руководящие посланцы из штаба Дыбенко поглядывали на эту вольную прическу неодобрительно, морщили носы, но делать замечания не осмеливались: все-таки Махно был командиром бригады. Готовился он сейчас к взятию Мариуполя – большого города, со стотысячным населением, с крупным металлургическим заводом, ювелирными магазинами и базаром общеукраинского значения.
Оборону в городе держали деникинцы, – бронепоезд, драгунский полк, полк пехоты, батальон чехословаков, да еще по мелочи, если брать разные службы, в том числе и тыловые, целый полк набирался. Чтобы сломить эту силу, покряхтеть надо было основательно.
Линию обороны мариупольские «отцы города» определили далеко от окраин, в семнадцати верстах, на неприметной, состоявшей из двух паровозных водокачек и четырех засыпных домиков станции Сартана – здесь и вырыл окопы в полный профиль стрелковый полк. Чтобы опрокинуть его, кашу надо было есть лопатой.
И все-таки командир махновского полка Василий Куриленко, краснолицый, кривоногий, с тяжелыми руками и маленьким упрямым лбом, рассеченным вертикальными морщинами, рассчитывал опрокинуть белых. Сидя над картой, он сосредоточенно щурил неяркие, невнятного цвета глаза, цокал языком.
В конце концов он нанес по Сартане ложный удар, смял юнцов-юнкеров, засевших в окопах и, когда с моря стали бить дальнобойные, с гигантскими рылами орудия французской эскадры, отступил.
На подмогу Сартане спешно выдвинулся бронепоезд, следом за ним – драгунский полк. Произошло то самое, чего Куриленко, собственно, и добивался. Он очень хотел, чтобы это произошло. Во-первых, по нему перестанут бить дальнобойные орудия французов, а во-вторых, укрепив свои позиции на этой крохотной безликой станции, белые практически обнажили большой город. Куриленко азартно потер руки:
– Хар-рошо!
Тем времени здорово похолодало. С недобро потемневшего, набрякшего порохом неба повалил снег. Вначале на землю звучно шлепались редкие увесистые бляхи, похожие на коровьи блины, – снежины эти падали редко, – потом снег погустел.
Куриленко вновь повел полк в атаку. Белые, уверенные в своей силе, молчали – решили подпустить этих странных, не по форме одетых, вроде бы ободранных людей (кто-то из них был в крестьянском зипуне, кто-то в казачьей бурке, кто-то в офицерской шинели со следами споротых погон, кто-то в обычном пальто с барашковым воротником – наряжены кто во что горазд, словом) – и потом ударить. И вооружены эти люди были по-разному: у одних в руках были трехлинейки, у других – австрийские винтовки, отбитые полгода назад у неприятеля, спешно покидавшего «нэзалежную», у третьих – кавалерийские карабины, у четвертых вообще охотничьи ружья, способные плеваться только катаным свинцом… Сброд, а не полк.
Напрасно так считали белые.
Куриленко – опытный вояка, человек казачьих кровей,
