же он обещал себе, что постарается.
«Ведь она мать моего ребёнка», — убрал Давида в карман бумагу, где было написано, что на 99,9999 % он отец её ребёнка.
— Вот такая ботва, — сказал он Мишке, первому из близких людей, к которым, кроме самого Михаила, относились его престарелые приёмные родители, с которыми Алекс теперь предстояло жить. — Поэтому беречь девчонку, как зеницу ока.
— Так точно, Давид Борисович, — вытянулся Михаил.
— Живот-то втяни, так точно, — ткнул он в рыхлое брюхо и тихо засмеялся, когда Мишка тщетно пытался напрячь пресс.
Они стояли в большом вестибюле, ждали, когда Александра вернётся из туалета.
Угрожай ей действительно какая-то опасность, Давид, конечно, нанял бы профессионалов. Но сейчас ему было важнее, чтобы её сопровождал преданный ему человек. Который, может, и выглядел рыхлым, но, как сдобную булку не вырвешь из его рук, из него не вытянешь никакую информацию, а сейчас именно это Давиду было важнее всего — конфиденциальность.
— Можем ехать, — снисходительно разрешила Алекс, забрав у Михаила цветы. — И да, кстати, это тебе, — протянула она Давиду пакет.
— Подарок? — удивился он.
Алекс усмехнулась. Она так и не спросила про тест. Впрочем, раз Давид её здесь не оставил и не уехал, результат был таким, как она и ожидала.
Мишка придержал для неё дверь. Давид отстал. В пакете лежала грёбаная лупоглазая рыба, которую он забыл в магазине. Чёртова девчонка!
Он смотрел, как ветер подхватил её длинные вьющиеся волосы, как легко, беззаботно она сбежала по ступенькам, как покачивался тяжёлый букет в её руке. Давид хотел это запомнить.
День, когда ничто уже не будет прежним.
Момент, с которого его жизнь изменилась навсегда.
Он будет отцом.
Глава 41
Чего никак не ожидала Саша, когда соглашалась на своё добровольное заточение в доме Давида, что Давида там как раз и не будет.
Но это она, конечно, узнала потом.
Сначала Давид просто не поехал с ней из клиники. Посадил в машину к Михаилу, махнул рукой.
Саша не удивилась, понимала: человек занят, заниматься её заселением ему некогда — у владельца огромной компании, наверное, не всегда есть время в спортзал сходить (чего по его накачанному прессу, конечно, не скажешь), то рабочее собрание, то деловая встреча, то пожар, не то, что изображать из себя коменданта общежития и рассказывать новобранцу Квятковской: тут у нас камбуз, тут ватерклозет, а сюда лучше не ходить, потому что а-та-та.
В общем, Саша не встревожилась. Тем более приняли её тепло. Оказалось, домом управляют приёмные родители Михаила. Его папа, Юрий Иванович, строгий, немногословный, седовласый мужчина с военной выправкой и любовью к порядку. И его мама, очень приятная и крайне деликатная Галина Ильинична, как она представилась — Ильинишна. Другие слова с «чн» она тоже произносила через «шн», чем вызывала у Алекс неконтролируемый эстетически-лингвистический восторг.
«А здесь нарошно сохранили две бревенчатых стены, как дом выглядел раньше, — показывала она стены из заново обтёсанных брёвен в одной из спален. — У нас, конешно, тихо даже скушно», — описывала размеренную деревенскую жизнь в черте большого города, не зная, что Саша именно такую и любила. И чем окончательно влюбила в себя Алекс — называла Давида «сердешный».
Обходя в сопровождении Михаила огромный участок с вековыми соснами, зябко кутаясь в тёплый мужской шарф, пахнущий Давидом, стоя на просторной остеклённой террасе с видом на живописный уголок с прудом, Алекс ждала, что Давид вот-вот приедет.
Она ждала его на ужин, но так и поела в одиночестве. Ждала, чутко прислушиваясь к незнакомым звукам нового дома, лёжа в кровати, которую он для неё выбрал. И утром, услышав звук мотора и шуршащих по гравию подъездной дороги шин, первым делом побежала вниз, надеясь, что это приехал он. Но это уехал Михаил.
— А Давид? — спросила она за завтраком в столовой, по ощущениям жарко натопленной. Видимо, специально для неё включили тёплые полы посильнее и калориферы во всём доме на полную мощность.
— Давид, — опустила глаза Галина Ильинична. По этим опущенным глазам Саша всё и поняла.
— Давида не будет, — не столько спросила, сколько подтвердила она свою догадку.
— Какое-то время нет, — суетливо переставляла женщина посуду, подвигая поближе к Саше маслёнку, тарелку с поджаренным хлебом, вазу с фруктами. — Но он приедет, как только сможет, — добавила оптимистично.
«Как только» не случилось ни через неделю, ни через две. Через Галину Ильиничну он отдавал распоряжения, передавал Саше приветы и пожелания, исполнял её просьбы.
Просьб у неё было немного. И жизнь в заточении её не угнетала — по сути, Саша всегда так жила. Ей не было скучно в уютном доме, изнутри похожем на волшебную шкатулку: пёстрые обои, зелёные двери, тканые ковры. Но ей хотелось чем-то оправдать своё вынужденное безделье, чем-то занять руки. Она хотела учиться чему-то новому и попросила Галину Ильиничну научить её готовить, а Юрию Ивановичу взялась помогать в теплицах.
Из теплиц с розовыми кустами, что они обрезали и утепляли на зиму, она возвращалась с ободранными в кровь руками. И перевела не один килограмм муки, пока научилась ставить тесто. Но это помогало ей скрашивать дни, наполненные бесконечным ожиданием.
Помогало быть ближе к Давиду. Хотя её «коварный» план узнать его лучше, стать не просто инкубатором для выращивания его ребёнка, а близким человеком — с треском провалился. С треском, потому что, положа руку на сердце, Алекс лишь потому и согласилась на его условия.
Плевать ей было на отца, на брата — она ничего не хотела о них знать, бог им судья. Она хотела завоевать доверие Давида — и жестоко просчиталась: он раскусил её план ещё до того, как она сама поняла, чего на самом деле хочет.
Всё, что ей осталось — это учиться печь его любимый шоколадный торт. И слушать истории детства, которыми делились его близкие.
Не сказать, чтобы делились охотно, видимо, на этот счёт Давид тоже оставил строгие распоряжения, но, как говорится, шила в мешке не утаишь — истории прорывались сами. То со старой вазой с отколотым уголком, принадлежавшей его маме. То с потрёпанной, заботливо обёрнутой в кусок плотных обоев книжкой о разведении роз его сводной сестры. То со старым солдатским ремнём с потускневшей металлической пряжкой со звездой, что носил когда-то дед, а отец лупцевал им Давида.
— Он был очень жестоким человеком, — вздохнула Галина Ильинична.
Она, как обычно, хлопотала на кухне. В этот раз каким-то секретным способом солила капусту — укладывала в трёхлитровые банки, плотно трамбовала. Саша рядом за столом нарезала крупными кусками
