избавиться от прошлого, но это было невозможно. Как только кто-то начинал говорить, что-то останавливало его, не давая возможности очистить душу. Они вздохнули и разошлись по разные стороны, чтобы сесть рядом за столом. Влад положил руки на колени ладонями вверх.
– Я хочу, чтобы ты меня послушал. Один раз. Больше не надо. Я никому и никогда этого не говорил.
Сергей молчал. Если он сейчас произнесёт хоть одно слово, Карецкий навсегда замолчит. Ему станет страшно. Он не сможет раскрыться. Его душа свернётся калачиком. Сергей молчал и смотрел на тарелку с зелёным салатом. Он ждал. Настала минута, когда все миры распахивают свои пространства. Когда маленький человек становится огромным и вездесущим, как глобальная частица всего существующего. Она присутствует во всём и везде, слышит и видит всё, включая самые немыслимые процессы. Об одном не подумал Сергей Москвин. Он забыл, что находится на ответственном задании. Ему не хотелось об этом думать. Сейчас он присутствовал при зарождении нового мира, а старый доживал свой век. На дворе брезжила перестройка, но об этом пока никто не знал. Мир продолжал жить по привычным законам, но где-то впереди уже сломались рельсы, а о новых ещё не подумали. Поезд на всех парах катился в бездну.
Влад повернул к нему голову. Блестящие воспалённые глаза горели ярким огнём. Это были не глаза, а угольки: если прикоснуться к ним, то можно было обжечься. Сергей инстинктивно дёрнулся, словно боялся, что загорится.
– А ты не боишься, что тебе станет страшно? – И красные угли охватило пламя. Сергей всмотрелся в лицо Влада. Внутренний огонь освещал красивое лицо, обрамлённое полукругом света.
– Я ничего не боюсь! Никого и ничего! – глухим голосом ответил Сергей. Его пугал яркий свет вокруг головы Влада. Сергей не хотел попасть в кольцо странного сияния. Ему было хорошо одному.
– Говори!
И полились слова, щедро политые обильными слезами. И не понять, чего в них было больше – горечи и боли или счастья и радости. Сергей старался разделить боль и радость, но у него всё смешалось. И в этой кромешной темноте неосвещённой комнаты из простых слов слагалась чужая жизнь, которая становилась гораздо ближе и роднее, чем своя, понятная. Незаметно приблизилась ночь, она вошла в открытое окно и уселась по-хозяйски, вытянув свои длинные ноги. Темнота скрыла всё лишнее, выглядевшее при свете убогим и нелепым, оставив лишь неясные силуэты прекрасного единения, которое бывает один раз в тысячелетие. Сергей вдруг осознал, что ради этих светлых минут в кромешной темноте стоило родиться и мучиться, умирать и возрождаться, проклинать и молиться, лишь бы дождаться короткого кусочка счастья.
* * *
Разное бывает детство. У каждого оно своё. Детство бывает счастливым, но часто бывает уродливым. Кому как повезёт. У Влада его вообще не было. Оно прошло через сумрак. Всё было мрачным в ту пору. Отец вставал рано, долго ходил по квартире, гремел посудой, ещё чем-то, а через полчаса не спали уже все. Маленький Владик тихо плакал, а мама бежала на кухню, чтобы покормить главу семьи. В тягостном молчании проходило утро, день пробегал незаметно, а вечером всё начиналось заново. Громыханье, сдавленный шёпот, короткие матерки под фоновую музыку модных шлягеров. Радио не выключали до поздней ночи, лишь приглушали звук, а днём оно орало на всю улицу. Соседи жаловались участковому, тот приходил, но, наткнувшись на угрюмую сосредоточенность хозяина, поспешно сбегал, чтобы не нарваться на ещё бóльшую неприятность. Отец был старше матери на много лет. Они поженились, когда ей было семнадцать, а ему за сорок. Он был учителем математики. Суровый и нелюдимый мужчина, отправленный в сибирский городок по распределению после окончания института, он так и не вернулся в Москву. Жил один, закрыто, без посторонних глаз. Каким образом попала в его ловушку молоденькая выпускница школы, осталось загадкой для жителей небольшого посёлка. Девушка забеременела, пришлось жениться, чтобы не посадили. В положенный срок появился Владлен, хорошенький, как ангелочек, светлый и чистый ребёнок.
– По любви родился! – изрекла акушерка, поглаживая ладное тельце новорождённого. – Таких детей только по любви делают. Ювелирная работа!
Дальше этого не пошло. После рождения ребёнка отец совсем одичал и замкнулся в себе. Гостей он не любил, всех подруг жены потихоньку отвадил от дома и к себе никого не приглашал. В школе отца боялись. Так они и жили, молчком и каждый сам по себе. Мама Влада поначалу всё пела, а потом затихла, слушая песни по радио. Рано ложились спать. Электричество экономили. В кромешной темноте гремел радиоприёмник. Время шло, ребенок подрастал. Воспитанием занималась мама, отец опасливо смотрел на малыша и брезгливо щурился: видимо, не понимал, почему у него такой ребёнок – весёлый, ладный, спокойный. Мама часто оглядывалась на мужа, правильно ли она поступает, так ли делает, но тот ни во что не вмешивался.
Когда Владу исполнилось десять лет, отец умер. Умер внезапно, днём, на кухне. Сидел за столом, слушал радио, молчал, как обычно, сидел-сидел и вдруг упал. Изо рта пошла серая пена. Влад молча смотрел на бьющегося в судорогах отца. Вот прошла волна по телу – и всё стихло. Острый инфаркт. Мать стояла рядом, зажав кулаком рот, чтобы не закричать от ужаса. Оба вспоминали, каким был отец, словно старались навсегда сохранить его образ в памяти. И никак не могли вспомнить. Серые навыкате глаза, седые волосы, небольшой нос, сжатые губы, покрытые сизой плёнкой. Всё в нём было серое, сизое, синюшное, тусклый цвет лица, сизая рябь, синеватые белки. Одевался под стать, в светло-серые костюмы, парусиновые серые туфли, серые рубашки, и пояс на брюках был такого же цвета из кожи-заменителя. И жизнь прожил серую, без единой порочащей истории, вообще без автобиографии – с тремя строчками в анкете: родился, учился, женился. Главными событиями для него стали женитьба на молоденькой девушке, а затем рождение прелестного сына, но эти события никак не повлияли на его судьбу.
Он ушёл безымянным, безвестным и безродным. Мать и сын не любили его, и он это знал. И похоронили его как-то вскользь, без особых церемоний. Могильщики выкопали могилу, опустили гроб, закопали. Мать стояла чуть поодаль от земляного бугорка, держа за руку сына. Мальчик дрожал от холода и нервов. Больше никого не было. Из школы никто не пришёл. После смерти отца им стало легче жить. Никто не изводил молчанием. Влад рос легковозбудимым и нервным ребёнком. Чуть что, сразу в слёзы. Влад не был капризным, но уж очень хрупкий ребёнок, тонкий, тоньше острия иглы. Мать намучилась с ним.
