это вечернее время в правлении было много людей, среди которых Владимир с трудом узнавал своих ровесников. И не удивительно: не виделись столько лет. Все они возмужали, некоторые обросли усами и бородами. Радостно жали земляки руку Владимиру, улыбаясь, называли себя.
Утром председатель поговорил по телефону с первым секретарем райкома о возвращении Владимира. Тот ничего определенного не сказал, и Кузьма на свой риск оставил беглеца в артели.
Так и стал Владимир кузнецом в своем селе, а вскоре и уважаемым человеком. Через год женился на Вере Лукьяненко, дочке колхозного бригадира, выстроил себе на околице добротный дом под железной крышей, с резными кружевными наличниками. Вера родила ему сына Сергея, а после появилась и Наташка. Крепко стал врастать корнями в родную землю Владимир.
А осенью его призвали в Красную Армию. Три года прослужил в кавалерийском полку в Саратове, любил лошадей с детства, но недолго пришлось ему сидеть в седле, кузнецы нужны были и в армии.
Вернувшись домой, принялся опять за кузнечное дело. За отличную работу его часто премировали, районная газета «Ударник» однажды напечатала о нем статью, назвав «мастером — золотые руки».
И вдруг война...
Сейчас, лежа у костра, Владимир вспоминал о своей не такой уж долгой, но сложной и беспокойной жизни. Сколько вечеров и ночей просидел он вот так у костров, сколько осталось позади маленьких пятнышек на земле, покрытых серой золой, — не счесть.
— Владимир, рассказал бы что-нибудь интересное, — попросил друга Иван Семенко, лежавший рядом на шинели, — сон чего-то не берет...
Иван был почти одногодок с Владимиром. У него тоже в Донбассе остались жена и двое детей. С первого знакомства в роте земляки подружились.
— Дядя Володя, расскажи, — настойчиво приставал Василий Светличный, — ну, пожалуйста... Что-нибудь такое из своей цыганской жизни.
— Рядовой Светличный, с каких это пор в армии «дядей» стали называть красноармейцев? — нарочито серьезным тоном сделал замечание сержант.
— Извините, товарищ командир, исправлюсь, — усмехнулся Светличный и, легко поднявшись, вытянулся в струнку.
— Красноармеец Нечитайлов! Личный состав отделения просит вас рассказать интересную историю из своей жизни.
Все рассмеялись. Владимир повернулся к костру, полулежа свернул самокрутку, достал из огня тлеющий прутик, прикурил.
— Что ж, рассказать так рассказать. Случилась, братцы, со мной однажды такая история. Вот и сейчас мне жаль, что трубки цыганской со мной нет. А ведь ее, бывало, пососешь, как молока парного напьешься. Цыган без трубки — колокол без языка. Она и греет, и огонь в пути хранит, и голову, как вино, кружит. Самый надежный спутник в бесконечной дороге — это цыганская трубка, люлька, как называл ее вожак нашего табора Тимофей Михалыч. Умный был старик, сквозь землю все видел.
Рассказчик не спешил, затянулся, бросил веточку в костер. Она вспыхнула, обуглилась и тотчас рассыпалась искрами.
— Случилась, братцы, у меня с одной трубкой такая история. Было это в двадцать седьмом году. Однажды табор наш остановился в двадцати верстах от Старобельска, в зеленой дубраве, где рядом из меловой горы били студеные ключи. Одним словом, райское место мы облюбовали себе для стоянки... Как-то вечером вожак Тимофей собрал таборных мужчин у своей кибитки и под большим секретом сообщил, что верстах в двадцати от табора находится богатая усадьба прасола — перекупщика лошадей.
Загорелись у цыган глаза, затараторили они, замахали руками. А утром нас с одногодком Кузьмой послали в усадьбу на разведку. Надо было узнать, в какой конюшне после перехода отдыхают кони, когда хозяин отлучается. Ребята мы были горячие, ловкие. Стараясь не попадаться встречным на глаза, добрались до места. Белый дом с колоннами стоял в яблоневом саду, на берегу широкого пруда. Это была старая барская усадьба, чудом уцелевшая в бурные дни революции.
Перемахнув через забор, мы залегли в зарослях вишенника и стали наблюдать за домом. Нам нужно было узнать, кто живет в усадьбе, чем занимается. На наше счастье, под окнами росли два высоких кудрявых тополя. Нижние ветви подходили прямо к окнам дома, и нам ничего не стоило взобраться на них и наблюдать. В окно мы увидели кабинет хозяина. Все стены были увешаны картинами с изображением лошадей. И вдруг я увидел на столе рядом с высоким подсвечником какую-то необыкновенную трубку с золотым мундштуком, лежащую в раскрытом бархатном футляре. Она была коричневая, узорчатая, похожая на голову сатаны. Знаю, что за такую трубку цыгану коня отдать не жалко!
И тут видим: дверь в кабинет распахнулась, и в комнату вошел быстрый, подвижный мужчина, подстриженный ежиком, в коричневом френче с накладными карманами. Высокий, жилистый, с крючковатым носом и смоляными бровями, он походил на цыгана.
— Он самый, хозяин табуна, — шепнул мне Кузьма, — по всему видать — орел...
Мужчина быстро заходил по кабинету, разговаривая о чем-то сам с собой. На мгновение он остановился у окна и зорко посмотрел в нашу сторону. Нам стало страшно: показалось, что он заметил нас. Но все обошлось. Хозяин подошел к столу, что-то записал на бумаге и, взяв трубку из футляра, развалился на диване. Он держал люльку, как хрустальный сосуд.
— Пошли, — шепнул я Кузьме, — все ясно, хозяин живет один.
Мы осторожно спустились с ветвей. Внизу ночная темнота показалась чернее, гуще. Перескочив через ограду, вышли к конюшне. Кузьма что-то хотел мне сказать, но я не слышал ничего: перед моими глазами на розовом сафьяне лежала трубка. И в эту минуту я понял, что не будет мне покоя, пока она не окажется в моих руках!
Рассказчик замолчал, потягиваясь у затухающего костра.
— Ну, а дальше-то что было? — спросил любопытный Орешкин.
— Прибежали мы в табор и рассказали вожаку обо всем, что видели. В полдень группа цыган направилась проселочными дорогами в сторону усадьбы во главе с отчаянным силачом Николаем Рваным. Мы с Кузьмой были проводниками. Вожак поручил украсть лошадей и отогнать их в Луганск на ярмарку. Он знал: вокруг расположены казачьи станицы, и коней там умеют ценить.
В ту ночь нам повезло. В сумерках над лесом разразилась сильная гроза. Дождь лил непрестанно. Мы незаметно подошли к конюшне. Там никого не оказалось. Бесшумно открыли ворота, вошли. И тут кони, почуяв близость людей, заволновались в стойлах. При вспышках молний было видно, как они прядают ушами, беспокойно перебирают ногами, сверкая белками глаз. А мы на то и цыгане, чтоб успокаивать лошадей. Уздечки с ватными намордниками были у нас в руках. Для цыгана проще нет, как зануздать
