7 октября, дальнейшее течение болезни обострилось за три дня до отправки депеши до такой степени, что вызвало тревогу у эскулапов: они открыли в почке значительных размеров камень, который, как они полагают, может достаточно вредно повлиять на сосуды, чтобы опасность оказалась, таким образом, несравненно более сильною.
Тем не менее утверждают, что государыне сегодня лучше и что подагра перешла к коленям и ступням при более острых страданиях и поэтому доктора льстят себя надеждою, что дело не совсем потеряно и многочисленные кровопускания могут предотвратить то, чего следовало опасаться при воспалении в тех частях, в которых находился камень».
Мардефельд был, видимо, менее осведомлен о болезни императрицы и, чтобы не получить замечания от своего двора за халатное исполнение своих обязанностей, пошел на маленькую хитрость. Свою депешу он отправил 15 октября 1740 г., в ней имеется фраза: «Третьего дня после полудня с императрицей вдруг совершенно неожиданно случилась сильная кровавая рвота, и состояние ее здоровья стало ухудшаться все более и более».
В депеше Мардефельда есть подробность, отсутствующая в депешах Шетарди: «…после многих конференций между герцогом Курляндским с фельдмаршалом графом Минихом и кабинет-министром графом Остерманом включительно, который в кресле был принесен к постели императрицы вчера вечером, сделаны распоряжения касательно престолонаследия. Наследником был объявлен Иван Антонович, которому присягнули обе принцессы: Елизавета Петровна и Анна Леопольдовна».
Болезнь императрицы, как видим, вызвала тревогу прежде всего у немцев: Бирона, Миниха и Остермана. Насколько сильно они были озабочены болезнью императрицы, узнаем из депеши, отправленной Мардефельдом 18 октября: «Герцог Курляндский упал в обморок в прошлое воскресенье и принужден был пускать себе кровь, но с тех пор здоровье его улучшается». В этой депеше впервые упоминается наличие у больной камня в почке: «Предполагают, что болезнь ее есть павшая на внутренности подагра и камень в почке».
Пространная выдержка из донесения Шетарди дает основание утверждать, что медики испытывали затруднения при установлении диагноза. Источники не сообщают, какими микстурами медики пытались поправить здоровье императрицы, но очевидно, что их усилия были направлены на лечение злополучной подагры, а не мочекаменной болезни.
Источники также не сообщают прямых сведений о том, какие вопросы обсуждались на четырех совещаниях названных выше персон. Они не были в точности известны и Шетарди, ограничивающегося обыкновенной догадкой. Главным предметом обсуждения был вопрос о судьбах трона. Дело в том, что императрица безумно боялась своей смерти, веря в примету, что после составления завещания «монарх никогда не живет долго».
Относительно судеб преемника, Шетарди полагал, что регентом при грудном ребенке будет объявлена его мать, принцесса Анна Леопольдовна, что касается Елизаветы Петровны, то, по мнению посланника, у нее «могущественная партия, и что ее вообще любит народ и что она одержит верх над принцессой Анной и над всяким иным претендентом, если только здешний народ окажется свободен относительно выбора себе государя и не будет стеснен обязательствами двора. Подагра, которой царица была обеспокоена после полудня третьего дня, распространялась так быстро, как того совсем не ожидали; меня даже уверяли, что подагра перешла на грудь и вызвала обмороки с симптомами, характеризующими апоплексию. Кровавая рвота, происшедшая при этом, увеличила смятение и тревогу. Опасность, дошедшая до такой степени, оказалась настолько значительной, что два часа спустя были призваны фельдмаршал граф Миних, князь Черкасский, Бестужев и Бреверн, статс-секретарь по иностранным делам. Все они оставили совет с герцогом Бироном, который длился четыре часа.
Болезнь ухудшилась к вечеру настолько, что поименованные мной лица расположились провести ночь в Летнем дворце, так же как обер-гофмаршал и генерал-адъютант Бирон и Ушаков. Беспрестанное сношение с графом Остерманом, без сомнения, оказались недостаточным, и ночью его самого призвали во дворец. Тогда произошли второй и третий советы.
Произошел новый поворот в болезни царицы, который был замечен лишь вчера к часу пополудни и о котором мне было тотчас сообщено; это дало повод к четвертому собранию совета, на котором присутствовал и граф Остерман; он окончился лишь с наступлением ночи. Это же самое обстоятельство ослабило всякие надежды, какие еще здесь питались… Здешняя государыня с самого начала болезни жаловалась, что все, что бы ей не подносили, пахло гнилью.
Наконец заподозрили, что в ее теле образовался нарыв или отложения гноя. Страдание почек, которые у нее продолжались уже несколько лет, побудили медиков обратить свое главное внимание в эту сторону.
Из депеши, отправленной Шетарди 11 октября, следует, что Анна Иоанновна почувствовала облегчение, и посланник поспешил через Остермана «выразить свою радость по этому поводу». Сам Остерман засвидетельствовал, что «никогда не видел ее более веселой и рассудительной с большой отчетливостью и наблюдательностью».
Облегчение в ходе болезни отметил и Мардефельд, доносивший 22 октября: здоровье императрицы «так хорошо, что ее считают совершенно вне опасности, потому что подагра бросилась в ноги». Доктора полагают, что боли в пояснице происходят не от камня, а от другой причины, пока не установленной.
Состояние Анны Иоанновны улучшилось настолько, что она приняла министров, велела принести ребенка, чтобы объявить им: «Вот вам будущий государь, служите ему в будущем так же верно, как вы служили мне».
Оказывается, что от мочекаменной болезни скончалась сестра Анны Иоанновны, герцогиня Мекленбургская. Но Мардефельд был уверен, что так как Анна Иоанновна «соблюдает умеренность в пище, чего не делали ни мать, ни сестра, так что надеются, что она доживет до глубокой старости».
Уверенность в благополучном исходе болезни внушал окружению португалец доктор Санхлес. Он «ручается головою, что если только императрица будет вести предписываемый им образ жизни, то он поддержит ее жизнь до глубокой старости». Оптимизма Санхлеса не разделял англичанин доктор Шмидт, уверявший, что «для императрицы нет спасения». Впрочем, утверждение Шмидта Мардефельд считал ошибочным.
Облегчение оказалось обманчивым, смерть отступила лишь на короткое время. Положение больной настолько ухудшилось, что в Летний дворец вновь был вызван Остерман. 7 октября Финч извещал Лондон: «То, что принимают за изъязвление почек, оказывается просто следствием климактеристического возраста; болезненные явления сопровождаются резкими истерическими припадками и обмороками. Прошедшую ночь ее величество впала в такой сильный обморок, что положение ее было признано очень опасным, хотя это не объявляют».
Указанный диагноз, как позже выяснилось, был ошибочным. Подлинная причина, вызвавшая критическое состояние больной, была болезнь почек. Именно поэтому припадков не опасались, но на следующий день «появилась рвота, сопровождавшаяся выделением большого количества гнилостной крови», что и вынудило эскулапов изменить диагноз. Состояние больной было признано «крайне опасным», она, наконец, подписала завещание.
Улучшение состояния больной отметил и Финч, о чем он доносил 14 октября: «здоровье государыни значительно улучшилось». Об этом улучшении в тот же день
