Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Нельзя сказать, что Роджерсон вселил надежду в молодого графа, ставшего калекой в двадцать лет. Жизнь теперь представлялась Евгению сплошным недоразумением, а свое увечье он воспринимал как насмешку судьбы. Он шел на правое дело, но Господь покарал его. Где же справедливость?! Подпоручик Рыкалов навестил его еще в Вильно, когда Евгений был полностью парализован, и подлил масла в огонь, прошептав на прощание в самое ухо: «Я же говорил, ОН — жесток и немилосерден…»
Свой московский дом Шувалов обожал с детства, но родные стены ему не помогали. Невыносимо было чувствовать себя здесь беспомощным и ущербным. Матушка готовила его к серьезной, значительной жизни, надеялась, что он сделает блестящую карьеру, дослужится до высоких чинов. А там — выйдет в отставку, станет настоящим барином с пятью тысячами крестьян, рачительным и бережливым, как она сама. Но зря старалась Прасковья Игнатьевна, напрасно нанимала лучших учителей, ходатайствовала через знакомых о получении хорошего места для сына в военном корпусе. Карьера Евгения рухнула, не успев еще толком начаться.
Графиня Шувалова, привыкшая всеми повелевать и не терпевшая над собой ничьей власти, кроме божьей, в эти черные дни как-то присмирела и ни в чем не противоречила сыну.
— Матушка, велите мне приготовить другую комнату, — неожиданно заявил тот на следующий день по прибытии домой.
— Куда ты желаешь перебраться? — только и спросила мать. Прежде она бы обязательно выговорила ему за этот беспричинный каприз и уж во всяком случае доискалась бы, что у сына на уме.
— В комнату ключницы…
Жила когда-то, еще до рождения Евгения, в их доме старая подслеповатая ключница. Ей была отведена крохотная комнатенка без окон, с низким скошенным потолком, даже не комнатенка, а что-то вроде чулана. В детстве там часами просиживал юный граф, наказанный за шалости и неуместную резвость.
Просьба сына показалась Прасковье Игнатьевне довольно странной, и она отнесла это чудачество на счет контузии. Но если разобраться, то ничего не было странного в желании Евгения поселиться в комнате для наказаний, после того как он не оправдал надежд матери. Только на этот раз она не оставила его без свечей и еды, а устроила со всеми возможными удобствами и своей рукой положила ему на подушку мемуары миссис Мэри Робинсон, английской актрисы, проведшей шестнадцать лет в полной неподвижности. Однако Евгений не прикоснулся к этой книге и даже ни разу не зажег свечей. Он предпочитал лежать в темной каморке, будто в склепе, неподвижный, безмолвный, бездейственный, как настоящий мертвец. Прасковью Игнатьевну это чрезвычайно беспокоило, она боялась за его рассудок. Утратив веру во врачей, стала обращаться к знакомым за советами, расспрашивала о похожих случаях, надеялась на чудо. Однажды, пересилив неприязнь, пришла даже к князю Илье Романовичу, узнав стороной, что у того смертельно болен сын. Может, он что-то посоветует? Князь, выслушав визитершу, со смехом предложил:
— А ты, матушка, выпори его, дурь-то и выйдет!
— Как ты был шутом, так им и остался! — в сердцах воскликнула Прасковья Игнатьевна.
Однако выбросить из головы издевательский совет она не могла, хотя пороть сына, конечно, не собиралась. Мать никогда не коснулась его и пальцем и не позволила бы наказывать Евгения телесно никому другому. Некогда на впечатлительного и послушного мальчика сильнее всего действовала твердость. Это оружие графиня решила использовать и сейчас. Вернувшись от князя, Прасковья Игнатьевна вошла в темницу сына твердым шагом, сама зажгла все свечи и, поборов предательскую дрожь в голосе, обратилась к больному со следующими словами:
— Вижу, ты решил похоронить себя заживо. Что ж, помешать не могу, хочу лишь напомнить — ты не один такой! Многие твои сверстники искалечены войной, а иные лежат в земле.
Ей с трудом давалась эта отповедь. «Надо быть жесткой и забыть о жалости!» — уговаривала она себя.
— Многим, очень многим хуже приходится, чем тебе. У тебя по крайней мере есть руки здоровые и ясная голова, и безнравственно валяться целыми днями в постели, выть на луну, себя жалеючи! Разве о таком сыне я мечтала?
— Увы, ваши мечты разрушены, из меня уже ничего не получится… — начал было желчно Евгений, но тут разразилась буря, какой ему давно не приходилось испытывать.
— Я мечтала прежде всего о человеке, а не о кроте, ненавидящем белый свет! — закричала мать так пронзительно, что Евгений сжался под одеялом. Он почувствовал себя в этот миг маленьким мальчиком, застигнутым на месте страшного преступления, например, за кражей сластей из буфета. — Если военная карьера не удалась, это еще не значит, что жизнь кончена! Есть тьма других дел, коими можно послужить Отечеству!
— Я уже об этом думал, — неожиданно признался Евгений, переводя дух. — И завтра же, вот увидите, у меня начнется новая жизнь.
Назавтра Шувалов послал записку своему старому приятелю-литератору с просьбой дать ему для перевода какую-нибудь пьесу. Тот не замедлил прислать глупейший немецкий зингшпиль — шуточную оперу на тему неравного брака, с припиской, что его срочно хотят увидеть на русской сцене. Евгений с воодушевлением взялся за работу и перевел оперу в два дня. Она получилась веселой и довольно забавной, рассчитанной на самый невзыскательный вкус. В театре от его вдохновенного перевода пришли в восторг и сразу приступили к репетициям. Владимир Ардальонович, безусловно, гордился бы в эти дни сыном, а вот Прасковья Игнатьевна не знала, радоваться ли ей. С одной стороны, Евгений был хоть чем-то занят и больше не тратил времени попусту, а с другой, переводить глупые куплеты для легковесной публики — заслуга небольшая.
Как раз на этот нелегкий период жизни семейства Шуваловых и пришлось внезапное воскрешение Елены Мещерской. Макар Силыч сообщил Прасковье Игнатьевне о появлении юной графини, добавив от себя: «Вот ведь дурак! Принял обугленное тело няньки за тело барышни! Стану на старости лет посмешищем!» «Этот мерзавец Белозерский, этот шут гороховый не отдаст ей ни копейки из наследства отца!» — не слушая причитаний слуги, подумала Прасковья Игнатьевна, которая, как всегда, первым делом оценила практическую сторону вопроса. А потом графиню охватил страх. Как она скажет Евгению о воскрешении его невесты? Как подействует это на сына, едва начинающего обращаться к свету и жизни? Не растревожит ли его душевных ран эта тень, явившаяся из царства мертвых? Теперь он навеки калека, и невеста станет для него живым укором, лишним напоминанием о случившемся с ним несчастье…
— Вот что, Макар Силыч, — взволнованно обратилась она к дворецкому, — следи, чтобы графу никто об этом не сболтнул! Сам молчи и всей дворне прикажи, не то отведают они у меня березовой каши, слышишь?!
Час спустя графиня получила от князя Белозерского приглашение на званый вечер. Сосед просил ее пожаловать вместе с сыном, так что Прасковья Игнатьевна восприняла это как издевательство.
Весь следующий день она была неспокойна и часто находила предлог, чтобы оказаться рядом с комнатой ключницы и прислушаться к доносящимся оттуда звукам. Евгений был занят переводом очередного зингшпиля, и по тому воодушевлению, с каким он напевал немецкие куплеты, пытаясь подладиться под размер стиха, графиня поняла, что ее угроза насчет березовой каши даром не пропала. Дворня не проболталась, и сын пребывает в полном неведении.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89