Саландра был раздражен маневром российского посла[298], но он официально выразил благодарность за щедрость царя, хотя при этом по сути отклонил предложение, не дав реального официального ответа (Россия и не настаивала)[299]. Согласно Саландре российская инициатива была «уловкой, чтобы как можно сильнее прижать нас к стене и вынудить принять решение, которое в то время мы принимать не собирались»[300]. Русские, в самом деле, хотели привлечь Италию в союзники, предложив ей взамен формальное признание права Рима на италоязычное австрийское население и, следовательно, на территории, где они проживали. Это было подчеркнуто несколькими наблюдателями и самим послом России в интервью «Corriere della sera»[301]. Видный политик Витторио-Эмануэле Орландо с удовлетворением отметил, что величайшая славянская держава не сделала различий между Трентино, с одной стороны, и Триестом, Истрией и Далмацией, с другой, безоговорочно признавая их итальянский характер[302]. Это означало поддержку притязаний Италии на север Адриатического моря, даже вопреки конкурирующим славянским устремлениям.
Российская инициатива вызвала ажиотаж в итальянских ирредентистских кругах. Вечером 24 октября около пятидесяти человек из Трентино с радостью отправились к российскому консульству в Милане, устроив демонстрацию с возгласами «Да здравствует Россия!». Местное отделение Ассоциации «Тренто и Триест» поспешило послать Саландре телеграмму с просьбой немедленно принять предложение царя[303]. Чезаре Баттисти в речи в Риме 25 октября также превозносил жест царя[304], а в последующие дни мэр Мантуи и муниципальный совет Специи официально обратились к Саландре, заявив, что готовы принять «братьев ирредентистских земель, взятых в плен в России»[305]. Миланский «Circolo Trentino» («Трентинский клуб»), явно ссылаясь на традицию Рисорджименто в антиавстрийском ключе, написал благодарственное письмо городу «мучеников Бельфиоре»[306] за благородное предложение[307], в то время как совместная делегация Трентино, Триеста, Истрии, Фиуме[308] и далматинцев отправила послание с благодарностью российскому послу в Риме, к которому прибавилась мемориальная табличка, посвященная царю, от римской Ассоциации «Тренто и Триест»[309]. Внимание к италоязычным пленным в России на этом раннем этапе войны вспыхнуло в считанные дни — под пристальным наблюдением австрийских консульских властей. Затем это внимание ослабело, и вопрос официально остался нерешенным, поскольку итальянская сторона не дала формального ответа.
Тем не менее, российские власти продолжали работу по перегруппировке итальянских пленных, которые по замыслу царя должны были быть собраны в одном лагере для военнопленных, облегчая их положение за счет привилегированного обращения[310]. Это происходило преимущественно на бумаге, поскольку изъяны гигантского аппарата контроля и управления пленными означали, что общие указания, исходящие из центра, лишь частично согласованно собирались и применялись на бесконечной периферии. Нередко условия жизни в сибирских лагерях, предназначенных для немцев и венгров, были лучше, чем в лагерях в европейской части России для славян, и поэтому и итальянцы мало выиграли от первых неопределенных и обрывочных указаний в их пользу[311]. Также и работа по сосредоточению итальянцев проводилась лишь частично из-за невозможности полностью контролировать огромную массу захваченных солдат противника.
Ситуация оставалась практически неизменной, пока Италия не вступила в войну вместе с державами Антанты. Внезапно возникло новое положение, которое также проявилось в общем предоставлении итальянским пленным разрешения на работу, — привилегии, дававшей ограниченное, но принципиально важное преимущество: до того момента предпочтения отдавались только пленным, считающимся славянами[312]. Премьер-министр Саландра теперь посчитал, что старое предложение царя более не может быть отклонено, пусть и с учетом обозримых трудностей с транспортировкой тысяч людей в Италию. Российские власти ускорили концентрацию итальянцев[313]. В частности, в Омске, на юго-западе Сибири, в начале июня было собрано несколько тысяч человек из десятков лагерей, разбросанных по всей России[314].
