только тут Галлен меня по голове веслом ударил.
Он бы меня убил, я тебе скажу, но мне повезло: я наклонился послушать шум из жерла, если бы прямо стоял, он бы мне голову раскроил. А так — рука только отнялась, по плечу попал. Такое меня зло взяло, я тебе скажу, что я размахнулся изо всех сил, да и зашвырнул его раковину в море.
Она когда летела — закричала, правду говорю. И Галлен закричал, страшно так — весло бросил, на меня не смотрел, глаза выпучил — орет, орет, орет — и потом бух, и нырнул. И все, больше его не видел никто, хотя я там долго пробыл. Все его звал, кричал. Но нет, ушел за раковиной.
И вот я тебе скажу, после того, как я вернулся, всем все рассказал. Илькары потребовали одну драхму взад, так как я раковину не принес, и им в храм нести нечего. Я их обоих вздул, а той ночью ко мне пришла женщина.
Она была сердита, я тебе скажу, очень сердита. Сказала, что мне с тех пор не будет удачи в промысле. Что я поступил неправильно и буду наказан. И еще много чего говорила. А я только смотрел и слушал.
Вот и все, с тех пор нет мне удачи. Две недели выходил на промысел — ничего, а вот лодку разбил и все снасти потерял. Я и не знаю, что мне делать. Если бы я того Галлена сам убил — надо очиститься, тут я знаю. Но я же его пальцем не тронул.
— Спроси у него, — невесть откуда возник Папсуккаль. — Когда это было?
— Как давно это было?
— Как давно? Я тебе скажу. Через семь дней после весеннего солнцестояния, вот как давно.
— А как он оказался здесь?
— Что привело тебя, ловца губок, в горы?
— Я уже говорил. Отсюда я родом, здесь жили мои родители. Они умерли, и я пришел воздать им последние почести.
— А та женщина, что пришла к тебе и рассказала про меня, она была похожа на ту, что лишила тебя удачи? — спросил Азрик.
— Нет, — уверенно ответил Чеснаб. — Та, что сказала про подарок, была доброй.
Глава 11. Земля и небо
Аполлинор страдал.
Он все делал правильно. Всегда и все делал правильно. Но он не виноват, что его окружают такие олухи. Он не может все делать за них. Когда за дело берется он — все получается идеально. Когда кто-то другой — следуют сплошные неудачи. А виноватым объявляют его.
Это несправедливо. Всегда так было, сколько он себя помнит. Он уже даже смирился с этим.
Ему выделили наилучшие комнаты в этой деревне. Наилучшие — значит наименее вонючие и наименее грязные. Но он стойко переносит все эти невзгоды. Ведь он здесь по поручению богов, с важнейшей миссией! Жаль, что нельзя сказать, нельзя даже намекнуть на это. Все бы попадали как снопы и воздали ему наконец-то, те почести, которых он достоин.
Все в неведении, что недавно ночью ему являлся сам Аполлон. Правда, он в основном ругал его за то, что мальчишка все еще не пойман, а разумные объяснения отмел. И приказал ему немедленно идти и добывать этого мальца самому.
Самому! Жизнь в Дамаске не мед, никакого сравнения с тем, что он имел в Антиохии, но Инера — это сущий ад на земле, а представляя себе, что его ждет по дороге в Тир, Аполлинор ощущал, как в его животе что-то закручивается в толстый и холодный узел.
Что бы он отдал сейчас за то, чтобы оказаться в Антиохии! Храмы Юпитера повержены, в остальных никак не могут развести огонь, но он-то, он-то может это сделать! Порошок Аполлона до сих пор действует! Что за радость увидеть благоговение на лицах этих тупиц из Дамаска? Вот если бы он совершил это в Антиохии, в храме Аполлона и Артемиды, при всей коллегии, при наместнике, при всем народе! Его слава достигла бы Рима! Все его соперники по коллегии, Герентофон, Амоксифил, Телеонт — все они были бы повержены в прах, все преклонились бы перед ним!
Но вместо Антиохии, вместо многоколонного храма, он сидит в вонючей дыре и вразумляет это животное, называющее себя жрецом храма Юпитера.
— А еще, — пришепетывая, тараторил старик. — У старой Тисны был сон, что следует снарядить караван и возжечь на ступенях храма. У нас осталось только два места, где мы можем это сделать, алтарь, сложенный из блоков, его соорудили на следующий день Герекон и Клипсид, тот, который кожевник, а не тот…
— Что приснилось Тисне?!
— … который торгует ослами, и ступени храма, мы их очистили и окропили водой из источника Липы, он отсюда недалеко, а считается священным, так вот…
— Куда караван снарядить?!
— …Тисна пришла утром и толкует, а у нее половины зубов нету, выбило во время землетрясения — может быть, помните, четыре года назад, страшное было дело, пол-Инеры разметало по кирпичику…
— Мне не нужно знать ничего про ее зубы! — заорал Аполлинор прямо в волосатое ухо старика. Тот вздрогнул. — Мне нужно знать, что ей приснилось!
— Кому?
— Тисне этой вашей!
Старик покачал головой.
— Так я вам про это и говорю. Она сказала, что надо снарядить караван, взять двух коров и двух волов и принести их жертву в священной роще Геркулеса, что около Тира, а там дадут ароматные кедровые и кипарисовые смоляные ветви, которые мы сможем разжечь.
— Откуда вы знаете, что сможете их разжечь?
— Она говорит, что когда-то так уже было и они так сделали, и получилось. Только где разжигать, она не сказала, а мы все никак не можем решить, потому, что…
— На ступенях! И ступай себе…
Старик мелко поклонился и вышел. Аполлинор бессильно откинулся на спинку стула. Тот угрожающе заскрипел — Аполлинор вскочил. Он уже сломал один и не хотел повторять этот опыт.
Стратон, его слуга-финикиец, вошел в комнату.
— Там к вам еще двое. Греческий купец, с подношением, и еще один человек.
— Подожди… скажи им, что я приму их позже. Но пусть не уходят… не знаю, вина им дай, что ли.
Чтобы отправиться в Инеру Аполлинору пришлось сослаться на вещий сон, в котором ему было обещано полное и благополучное разъяснение всех текущих событий, если он пойдет в Инеру и восславит там Аполлона. Обряд прошел днем, народу поначалу было немного, но огонь разгорелся и знамения были благоприятны, набежавшие чуть ли не плясали от радости, а теперь каждый считает своим долгом
