Молчал и я, придавленный к земле мощью противостояния. Что Стенсон сделала со мной? — вот что заботило отца. Его вопрос был для меня ударом: его не интересовало, жив я или нет, его интересовало, не изменился ли я.
Я не хотел возвращаться с отцом на ферму. Не хотел, чтобы Стенсон казнили или посадили в тюрьму. Такого не могло быть — она сама по себе была жизнь, свобода и неопределенность. Ее собственная свобода, и моя тоже.
Да, выходило так, что я желал гибели своему отцу, потому что выбор был неизбежен. Я не формулировал этого в словах, но этого желало все мое существо.
Замерли все — шериф со своими людьми и его противники. Все, кто уцелел в салуне, высунулись из разбитых окон. Как будто каждый почувствовал, что этот поединок совсем другое, чем предыдущая перестрелка.
Женщина и мужчина — антиподы, если судить по опыту моей недолгой предыдущей жизни.
Я сразу вспомнил маму: сочувствуя, она все равно молчала. Заранее знала, что бессильна сопротивляться. Вспомнил ее будничную смерть. Подумал о сестренке, о братьях. Может, и они станут палачами, невольными или убежденными, если уже смирились и покорились. А может, им удастся сбежать вовремя, как мне.
Только ветер шевелил то, что полегче, — листья, ленту в волосах. Рубашку, занавеску. И пыль.
Все вокруг обратилось в пыль и прах.
В памяти всплыли стихи из Библии, хотя я вовсе не собирался их вспоминать. Они звучали во мне неотступно и торжественно, словно лития[10], а я всем своим существом отторгал их.
Ибо отходит человек в вечный дом свой и готовы окружить его по улице плакальщицы…
Земной горячий прах окутывал нас всех.
Доколе не порвалась серебряная цепочка…
Справа возникло какое-то движение, и я повернул голову. Дженни вышла из салуна, руки запачканы кровью Каролины. Рот приоткрыт, широко распахнутые глаза смотрят на двоих, готовых выпустить пулю. Она едва не кричит, но в испуге зажимает себе рот обеими руками, и у нее на лице появляются кровавые следы смерти.
И не разорвалась золотая повязка,
И не разбился кувшин у источника…
Оба стояли неподвижно, и в обоих затаилось неодолимое неистовство. Ноги расставлены, плечи развернуты, каблуки вдавлены в землю, и только локти едва заметно двигаются, отделяясь от тела. Пытка медлительностью. Они стояли, не сводя глаз друг с друга, как любовники или как два зверя, готовые укусить. Все мускулы напряглись, готовясь к неотвратимому: выхватить кольт и опередить, выстрелить первым. Точно в цель, без промаха.
И не обрушилось колесо над колодезем.
Убить или быть убитым.
И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который дал его[11].
Я забыл дышать, задержал дыхание в ту же секунду, что и они.
Выстрелы грянули внезапно, они оглушили всех, оборвав напряжение ожидания. В дыму оба стояли на ногах. Невозможно было понять, кто убит. Потом медленно, когда еще гром выстрелов звучал у нас в ушах, мой отец повалился на землю.
Шериф воспользовался тем, что всеобщее внимание приковано к поединку, обошел стоящих и встал позади Эб, нацелив в нее карабин. Встал так близко, что мог упереться дулом ей в спину. Эб выпустила из рук кольт, и он бесшумно упал рядом с ней.
После пытки окаменения, которую все мы претерпели, пока длилось противостояние, после исхода, который внушил нам мысль о победе, произошел неожиданный поворот.
— Убирай своих, Карсон! — заорал шериф. — Или я прикончу ее на месте.
— Не дери зря глотку, — ответил хозяин салуна и принялся перезаряжать винтовку.
Отчетливо звякнула спусковая скоба, как будто снова объявляя войну.
— А ты не валяй зря дурака! Лучше пересчитай убитых и раненых, и давай на этом остановимся.
Мы все сжимали в руках оружие, готовые стрелять и стрелять снова, но тут среди глухого ропота послышался голос Стенсон.
— Он прав, довольно покойников, Карсон. Прекращайте огонь.
Шериф воспользовался этим и завел руки Стенсон за спину, и она позволила надеть на себя наручники, потому что знала: ее арест прекратит кровопролитие.
Отец, лежащий на земле мертвым, теперь мало меня беспокоил. Я следил за каждым движением Стенсон, как будто моя жизнь зависела от ее. Помощник шерифа подвел к нему двух лошадей, и шериф подсадил Стенсон в седло, а потом прикрутил обе ее руки за запястья к головке седельной луки. Он торопился уехать, и это было видно.
Вокруг меня шла суета, а я стоял неподвижно, как замороженный, и ничего не чувствовал. Я видел Шона, он тащил тело своего отца. Я видел Дженни, она вцепилась себе в руку и смотрела, как увозят Эб.
— Убирайтесь живо, пока я не передумал! — крикнул Карсон людям шерифа.
Мне захотелось заорать: нет! Не может быть, чтобы все кончилось сейчас! Кончилось вот так! Стенсон выиграла поединок. Она завоевала наконец право быть свободной. Я встретился взглядом с Дженни — она стояла на коленях, она ломала себе руки, у нее слиплись волосы на висках, она с трудом дышала. Потом она кое-как поднялась на ноги и бросилась к Эб. Уилл поймал ее на бегу и остановил — он избавил ее от опасности. Во мне шевельнулась благодарность. Но сам я пошевелиться не мог.
Старина Джим вывел меня из оцепенения. Помог выпрямиться и дружески похлопал по плечу.
— Вон сколько времени мы ее искали, но все-таки нашли, и тебя тоже. Я рад, что ты жив и здоров, малец.
И прокашлявшись, прибавил, сдвинув брови:
— Соболезную твоему горю. Скосила пастора одной пулей, зверюга.
Суета сует
Отец лежал в открытом гробу на столе в столовой. Руки у него были сложены на груди, и он казался совсем маленьким. Я крепко держал за руку Эстер, а сестра, сжав губы в ниточку, изо всех сил старалась не задавать вопросов, которых у нее был миллион. Сухими глазами поглядывала на теснившихся вокруг соснового гроба прихожан, что толпой пришли поплакать над своим пастором. Когда мы все вернулись, сестренка выбежала ко мне с радостью. Она думала, что отец привез меня, а это я привез отца. Если точнее, отца вез шериф, положив поперек седла.
* * *
Обратная дорога была долгой. И сама по себе, и потому что на сердце лежал груз горя и неизвестности. После всей сумятицы, когда мы уже покидали город и лошади тронулись, я в последний раз посмотрел на Дженни и Уилла, они стояли рядом перед дверями салуна. Еще не убрали
