вспотевшую ладонь об одежду и вынимаю меч. Просто в этом несуразном убежище нет другого инструмента, не считая ножниц и гребешков. На мою удачу рама небольшая — можно унести с собой.
И как Эйка их отдирала? Поломав ногти, я с трудом вылущиваю зеркало из стены и ставлю лицом в угол — пускай шипит! Перед каждой рамой висит другая такая же. Таращатся друг на дружку. Но если кто встанет на линии их взглядов… Лучше не думать! И лучше мне не видеть второе зеркало, иначе так и потянет в него. Довольно того, что оно на меня глядит.
Ничего, я привык к ознобу вдоль спины и холодному поту на шее. Раз плюнуть — привыкнуть к такому! Осталось только отломать оконную ручку и подёргать гвозди из косяка. Дальше проще — я приколачиваю ручку к обратной стороне зеркала, впопыхах попадая себе по пальцам. А то из рамы напротив уже вылезла ненасытная дрянь. Перебегает совсем близко, выбирает, откуда прыгнуть. Не выдержав, я ставлю перед собой зеркало с ручкой и слышу, как тварь взбегает обратно на стену. На первый взгляд моя выдумка удалась.
Я выхожу из комнаты, как в последний путь, но спуск по лестнице оказывается на удивление лёгким. Если прятаться за зеркалом, это сбивает с толку ему подобных. Но их много, а я один, и бледная пакость всё равно крадётся за мной по ступеням. Слышу, что крадётся. На первом этаже холодно и веет сыростью, и я боюсь заплутать в многочисленных галереях. Тёмные рамы на стенах начинают оживать, и тварь в моём зеркале тоже волнуется.
Стараясь не оглядываться, я оставляю самодельный щит на подоконнике и перелезаю на узкий каменный карниз. Эйка упоминала о броде, осталось его нащупать, и поскорее. Озеро подступает к ногам, а светящиеся тени взмывают со дна. В рыбалке я искуснее, чем в охоте, но не рискну кого-то здесь ловить. Самому бы не попасться! Надеюсь, эти твари не выбираются на поверхность.
Только я напоминаю себе об осторожности, как едва не падаю в воду. Каменная скульптура, похожая на Эйку в её ночном воплощении, высовывается из ниши с целью ухватить меня за горло. Я спасаюсь только потому, что левая рука у неё отколота. Ну и жуть! Я всё ещё нахожусь под впечатлением, когда, наконец, добираюсь до нужного места. Попасть на дальний берег нетрудно — при идеальной грации, как у Эйки. Узкая каменная тропа едва поднимается над водой. Это даже не тропа, а разбитая стена. Но иначе — только по воздуху, а крыльев у меня нет.
Пока я иду, становится понятно, что вокруг река, а не озеро, и основное течение не успело замёрзнуть. Из толщи воды, подсвеченной снующими туда-сюда силуэтами, проступают чёрные скелеты деревьев и контуры зданий — расплывчатые, как миражи. Стена, по которой я ступаю, тянется до леса, темнеющего позади замка, но прочие строения уходят глубже и глубже под воду.
У берега лёд уже окреп, и я спешу перебраться по нему на твёрдую землю. Вроде как твёрдую. Не выпуская меча, я глотаю снег взамен воды и пытаюсь понять, что тут за лес. Если Эйка считает его безопасным, это ещё не повод радоваться. Но, по крайней мере, деревья не пытаются тебя проглотить и не строятся в ряды. Торчат себе как попало. Деревяшки и деревяшки. Обнаглев, я привязываю к ним пару охотничьих петель. Надеюсь, здешние корни не заинтересуются моей добычей.
С учётом прежнего опыта я стараюсь не углубляться в дебри, хотя замок трудно потерять из виду. Мне всего-то нужно расставить силки и сотворить заклинания, чтобы подманить зверя, но я вожусь с этим до темноты и возвращаюсь под крышу уже на исходе дня. Беготня с зеркалом тоже отнимает время, и до нашего убежища я добираюсь лишь в сумерках.
Эйка сидит на постели в одном из длинных нелепых одеяний — по голубому полю вышиты зубастые серебряные птицы.
— Я думала, ты предпочёл волков, — произносит она, обратив ко мне немигающий взгляд.
Я вытряхиваю снег из капюшона и смотрю на неё с непониманием.
— Ты велела мне убраться подальше, а я обещал поискать для тебя еду. Хотел оставить записку, но не нашёл бумаги.
— Всё равно я безграмотная! — подхватывает Эй. — Ну что, отыгрался?
Пожалуй.
— В другой раз нарисую послание. На стене. Кровью, ― обещаю я, стягивая плащ.
В уголках её губ зарождается настоящий смех. Похоже, я прощён.
— Иди сюда, покажу кое-что, — говорит Эй, протягивая мне руки.
— Надеюсь, оружие не понадобится? — я пытаюсь отстегнуть меч, но Эйка проворно переползает по кровати и справляется с пряжкой быстрее меня.
— Это тоже снимай, — торопит она, стаскивая с меня меховую жилетку, — а то жарко… Вот так. Теперь садись. Ты устал?
— Соскучился, — я ныряю головой под её руку — пусть гладит, — ты не хуже?
— Я лучше, — она позволяет мне мимолётный поцелуй в губы, — есть будешь?
— А ты?
— А есть что? — загорается Эйка.
— Что бы ты хотела? Белку?
— Можно лисицу, лишь бы рыжую.
— Есть лиса, — объявляю я, — за дверью привязал. А то проснётся, и лови её тут!
Зеркала, как я убедился, не интересуются лесной живностью. Этим гурманам подавай добычу поинтереснее.
— Ты усыпляешь зверушек магией? — уважительно интересуется Эй.
Если бы!
— Я их сонными каплями усыпляю. Тут в шкафу нашёл, перелил в пузырёк от духов, — объясняю я, разуваясь. — На морду брызнул, и тащи, куда хочешь!
— О! — глаза Эйки вспыхивают нехорошим огнём. — Буду знать, как удержать тебя в постели.
— Попробовать можно, но способ небезопасный. Эта лиса всё равно меня цапнула и тебя не спросила.
В доказательство я демонстрирую прокушенное запястье, и глаза Эйки леденеют.
— Я ей отплачу, — ласково обещает она, — а рану прижги.
— Прижёг, не волнуйся, — уверяю я, вытягиваясь на островах. — Я смертен, но не до такой степени!
Всё-таки дома хорошо. Особенно когда жена ждёт. И не умирает.
— Вас, смертных, не разберёшь! — хмыкает Эйка. — Вот, не скучай тут пока.
Вот — это целых три книжки, причём не мои. Эй извлекает их из ниоткуда.
— Где ты раздобыла такое сокровище? — поражаюсь я, не смея прикоснуться в обложкам.
— Под кроватью прятала, — гордо отчитывается Эй, — тут есть библиотека, но далеко. Я тебя потом отведу.
— Библиотека, да?
Эйка усмехается и ерошит мои волосы:
— Читай, я быстренько.
Тут она обедать стесняется. Глупо, конечно, но если ей так удобнее… Возвращается она и впрямь скоро, я только-только раскрываю первый том — тёмно-синий с золотым тиснением. Портреты в завитушках разделены полупрозрачной бумагой, родословные связи их семей
