Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
— А почему? — вкрадчиво спросила Эдит.
Ольга нахмурилась. Она не запомнила путь из Пирея в Афины. Усталость и волнение сломили ее, да еще стало ужасно тошнить. На счастье, церемония водосвятия уже закончилась и никто не видел ее мучений. Георг страшно перепугался, и Ольга была почти счастлива, ощущая, как он беспокоится о ней, как она, оказывается, дорога ему. Только перед самыми Афинами она немного собралась с силами и могла выдержать торжественный въезд в город.
Ее везли на колеснице, словно древнюю богиню, а она, преодолевая слабость, изо всех сил старалась улыбаться. Очертания улиц, церквей, домов, волшебный призрак Акрополя — все скользило мимо. Ольга собирала всю свою волю, чтобы стоять прямо и махать людям, которые восторженно приветствовали свою русскую королеву. Георг сначала ехал рядом с колесницей на коне, потом встал рядом с Ольгой, крепко обнимая ее за талию. И снова ощущение счастья заполнило все ее существо.
Муж внес ее во дворец — таков был обряд, но они оба знали, что иначе и невозможно: Ольга совсем обессилела. Ее уложили в постель, и с тех пор все сдували с нее пылинки, словно она была фарфоровой куклой. И все время твердили, в ужасе закатывая глаза: «Вам лучше не ходить. Вдруг споткнетесь, упадете! Тогда может случиться выкидыш!» А почему она должна падать?! Почему выкидыш непременно должен случиться?! Ну да, конечно, сильно тошнило по утрам, а иногда и от некоторой еды. Например, Ольга совсем не могла есть мяса, зато все время хотела груш и яиц, иногда беспричинно плакала… Когда же Георг отправился в Афонский монастырь для встречи с патриархом относительно некоторых вопросов церковной собственности в столице, а Ольгу оставил во дворце (женщинам, даже королевам, вход в Афон был запрещен, а мужчинам, пусть даже иной веры, разрешен, ну не нелепость ли?), она почувствовала себя совсем несчастной.
Самое ужасное, что для греков вынужденное затворничество королевы не было чем-то странным и неестественным. Здесь беременные женщины из состоятельных семей, пока вынашивали дитя, все время проводили в гинекее, женской части дома, да и потом, после родов, нужно было выдержать сорокадневие, очищение, когда даже в церковь нельзя выходить. И считалось, если женщина до истечения этого срока покажется на улице, ее постигнут несчастья. Это рассказала Ольге фрейлина Иулия Сомаки, которая, судя по всему, была большой ревнительницей стародавних обычаев и даже в первый раз явилась ко двору одетой по-старинному: в феске с золотой кистью, в белом суконном верхнем платье, вышитом синеватыми узорами, в шароварах и синем нижнем платье. Да еще и покрывало было накинуто поверх фески!
И никому, кроме Ольги и Эдит, это не показалось странным… Впрочем, Ольга ничего не сказала Иулии, но, возможно, это сделала Эдит, потому что с тех пор фрейлина являлась одетой в «амалию», которая Ольге тоже не слишком нравилась, но тут уж она ничего не говорила.
Может быть, и зря. Может быть, надо было попросить Иулию одеваться иначе. И вообще сказать, что нечего учить королеву, как должна вести себя женщина в Греции. Ей и так в голову не пришло бы расхаживать по городу и бывать на людях с большим животом. Она и сама стеснялась бы! Но сейчас-то ничего не заметно! Она поправилась самую чуточку, а живот совсем даже не торчит! Вот только тошнота и слабость, которые одолевают в самый неподходящий момент…
А вдруг и правда будет выкидыш? Не дай Бог! Но почему он должен быть?! Почему нужно думать о плохом и все время ждать плохого?!
Ольга не сомневалась, что, если бы ей была дана воля бывать где хочется, вести себя как хочется, ей стало бы гораздо легче! Она умирала от тоски, и украшение дворца, расстановка мебели и разных изящных безделушек из ее приданого, прибывшего особым пароходом из России, ее нимало не интересовали. То беременность казалась ей ловушкой, в которую она попала, как птица в силки, и хотелось снова стать прежней, веселой, легкой и свободной, то ей было ужасно жаль этого бедного ребенка, которому не позволяют радоваться движению, свежему воздуху, суматохе… Ведь все это младенец может ощутить только вместе с матерью!
Нет, ну что проку быть королевой, если не можешь исполнить никакой, даже самой маленькой своей прихоти?!
Даже по саду толком прогуляться нельзя. Разве можно поверить, что, столько времени живя в Афинах, Акрополь Ольга видела только издалека, с дворцового балкона?!
Скорее бы вернулся Георг! Но он приедет только завтра…
И что? Он приедет и поведет жену гулять? У него множество дел, ему некогда. Ему гораздо удобнее сказать Ольге: «Моя милая, вам нужно беречь себя и ребенка, побольше отдыхать!» Что означает: сиди дома и не мешай.
Она нарочно растравляла себя такими мыслями, нарочно нагнетала тоску. Стало так печально на душе, что уже невозможно было остановиться, хотелось грустить еще больше, до слез!
— А знаете, кого я сегодня видела? — вдруг спросила Эдит Дженкинс.
— Ну кого? — буркнула Ольга неприветливо.
— Вы помните англичан из Стамбула? Тех, которых мы встретили в Чукурджуме?
— Конечно! — На лице Ольги появилась наконец слабая улыбка. — Конечно, я их помню. Значит, они успели-таки на свой пароход.
— Успели, успели, и уже пробыли в карантине, и даже видели издалека, как прибыла в Пирей новая королева, а потом в бинокли наблюдали церемонию водосвятия. Правда, жаловались, что лиц не удалось разглядеть.
— Вот и хорошо. Хорошо, что они не узнали меня. Надеюсь, вы им ничего не сказали, кто я?
— Конечно, нет, — успокоила ее Эдит. — Но они очень много спрашивали о вас, очень хотели повидаться. Напомнили, что сегодня мы должны встретиться. Помните, мы уговаривались в Стамбуле? Я, конечно, сказала, что вы вряд ли придете, что вы нездоровы…
— Я здорова! — Слезы брызнули из глаз Ольги. — Перестаньте обращаться со мной как с больной малолетней дурочкой! Я родилась в царствующей семье, я родственница императора, но я никогда не чувствовала себя свободной! За мной следили куда строже, чем какой-нибудь крестьянин или купец следит за своей дочерью! Такое ощущение, что на мне все время лежали цепи условностей, которые не давали мне шагу ступить. Ну хорошо, я была девушкой, я знала, что жить в свое удовольствие можно только взрослым, но никак не детям. И вот теперь я стала королевой, но что изменилось?! Я по-прежнему не могу делать ничего из того, что мне хочется! Мне скучно, мне тоскливо, мне… Дома у меня хотя бы были сестра, братья, которых я любила, а здесь я одна! И здесь все чужие! Кроме вас, конечно, но и вы против меня, и вы тоже хотите положить меня в шелковую коробочку и закрыть крышкой, как фарфоровую безделушку! Чтобы не разбилась! Я сама слышала, как вы говорили с доктором Сталмакисом, что меня никуда нельзя отпускать, что мне нужно дома сидеть!
— Да я ему просто поддакивала, — схитрила Эдит. — Вы же знаете, какие они, доктора! Если с ними спорить, они придумают куда более суровый способ лечения. Лучше соглашаться, но поступать по-своему. Мне совершенно не нравится, что вас никуда не пускают, что вашу свободу так ограничивают. Я уверена, что женщине в вашем положении нужно как можно больше ходить. Этот прекрасный огромный сад… Если бы вы могли по нему гулять, когда захотите, вам стало бы гораздо лучше.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
