одну секунду меняешь! – Севка же Воротников, подхватив винтовку, вдруг с яростным рыком бросился на замахнувшегося гранатой бойца красных.
Штык пробил тому грудь, граната выпала, и Севка от души пнул её так, что та отлетела далеко, саженей за двадцать, где и разорвалась.
Однако враг сегодня не собирался останавливаться. Есть такой момент в бою, когда противник, звериным чутьём ощутив близость победы, рвётся к ней, не обращая внимания на потери, и падает только мёртвым.
– Севка! Назад!
Воротников быстро кивнул, не оборачиваясь, – понял, мол.
…Семь долгих лет Две Мишени школил свою роту. Сперва «младший возраст», потом шестую, пятую, четвёртую – и так до первой. Семь лет изнурительных, не до седьмого – до семьдесят седьмого пота занятий на полосе препятствий, в штурмовом городке, что появился в корпусе стараниями тогда ещё подполковника Аристова (только Фёдор, Петя, да ещё Костя Нифонтов понимали, откуда взялась эта идея). Семь лет жёстких схваток, хоть и учебных, но частенько до синяков и крови.
И сейчас кадеты-александровцы (а бывших кадетов не бывает) действовали как учили, как они умели. Сунувшиеся следом за Севкой красные увидели направленные на них с трёх сторон дула; двое, что поумнее, разом бросили оружие, один, что поглупее, попытался выстрелить, но, само собой, не успел.
Следом за первой тройкой по улочке от околицы бежали новые и новые бойцы в выгоревше-серо-зелёном. Александровцы в своей форме были от них почти неотличимы, и всё-таки каждый безошибочно знал, где свои, где чужие.
Но красные штурмовать города не умели; не умели, не знали, что делать, когда в них стреляют из каждого окна, когда специально пропускают до перекрёстка, отсекают огнём и забрасывают немногими оставшимися гранатами. Ворвавшаяся в Зосимов первая волна 1-й ударной пролетарской дивизии растаяла, словно снег на солнце.
…Зато не растаяла та, что прорывалась вдоль речки, вдоль восточных окраин городка. Конные мчали вскачь, растянувшись, стараясь уйти из-под немногочисленных шрапнельных разрывов. Очень скоро, кстати, и разрывы эти прекратились: артиллеристы-добровольцы деловито готовили орудия к взрыву. Отступать было некуда и незачем.
Несущаяся вдоль Зосимовки масса красной конницы начала заворачивать влево, в узкие переулочки, спускавшиеся к приречным лугам. Дальше к северу начинались уже окраины городка, он кончался, дома вытягивались ниткой вдоль воронежского тракта. Часть всадников повернула туда – отрезать, отсечь этот распроклятый Зосимов, окружить его защитников, и тогда…
Птица, испуганно вспорхнувшая над потревоженной пущей, увидела бы знакомую с начала всей невеликой жизни её картину – сужающийся к полуночной стороне клин полей, подступающие к дороге рощи и поворот самого тракта, сейчас пустого, словно заброшенного, – все, кто мог и, главное, кто хотел уйти из Зосимова, уже ушли. Оставшимся предстояло разделить судьбу александровцев.
… – Отходим, Севка, кому говорят!..
Отродясь Севка Воротников никого не боялся и никого не слушал (ну, кроме только лишь Двух Мишеней, коего почитал лишь самую малость меньше Господа Бога) – а тут послушался. Фёдор рванул его за рукав, втащил за угол как раз вовремя: кто-то меткий со стороны красных приложился по ним, пуля вышибла кусок штукатурки богатого купеческого дома.
– Федь, дальше куда?
Севка так и не бросил свой любимый «гочкис», правда, использовать пулемёт сейчас можно было лишь как дубину, патроны иссякли.
Фёдор оглянулся. За спинами – невеликая зосимовская площадь, главная и единственная в городке. Храм святого Георгия Победоносца за спинами, а дальше…
Из переулка вылетели всадники. Блестят вскинутые шашки, и сами кавалеристы пьяны от близкой победы.
– Гойда! Гойда!
Заметили, пустили коней вскачь. Лошади уже устали, но что до них наездникам, когда вот она, «контра», совсем рядом, и уже даже и не стреляет!..
Петя Ниткин, впрочем, тотчас доказал, что это не так. Офицерский наган плюнул прямо в налетающих всадников, сшиб одного, другого снял выстрелом из «браунинга» Фёдор, третьего – Левка Бобровский, зарядивший наконец свой чудовищный «маузер».
Но красных было слишком много. Они не заметили упавших, клинки взлетели; Севка Воротников прыгнул, прикрывая друзей, железо проскрежетало по стволу «гочкиса», но другой всадник, изогнувшись, хлестнул-таки шашкой куда-то по спине Всеволоду.
Куда-то – потому что Фёдор и Петя выстрелили разом, красный рухнул на шею коню, сваливаясь на сторону; однако другой уже занимал его место, и карабин поднят, и…
– Сева-а-а!
Заметалось над брусчаткой светлое платье. Свалился с плеч платок, поплыли волосы цвета спелого мёда. Невесть откуда – то ли от храма, то ли с самих небес – бросилась к ним та самая поповна Ксения, и в руках – тяжеленная «автоматическая американская дробовая магазинка системы Браунинга».
Выпущенная в упор картечь, вырвавшись из ствола двенадцатого калибра, разворотила грудь одному красному всаднику, обратила в месиво голову другого, бедро третьего, дико кричали раненые кони, словно пытаясь дозваться, объяснить, что они не хотели, что не своей волей!..
Пять выстрелов с кинжальной дистанции, пять пустых сёдел. А в следующий миг Ксения уже упала на колени, обхватывая Севку, и лепетала что-то, что всегда на губах и в сердце русской девицы, на глазах которой погибает любимый.
Фёдор даже не успел ничего сказать, ничего сделать. Петя Ниткин уже деловито ворочал Севку, зубами надрывая упаковку бинтов; однако с другой стороны площади вдруг ударили в камень копыта, копыта, копыта, вспыхнула вдруг пальба, и разом из нескольких ведущих на северную окраину улочек вырвались всадники, и над ними тоже трепетало знамя, только не алое, а сине-бело-красное со врезкой в левом верхнем углу: соболино-чёрный русский орёл на золотистом фоне.
– Гей! Гей! Бей, не жалей!..
Клич келлеровцев перекрыл даже грохот боя.
Помощь пришла.
Глава 10
Россия, лето 1915. Кольцо
В штабе Южфронта в ту ночь не гас свет. У входа сбились в кучу автомоторы, уткнувшись друг в друга носами безо всякого порядка. Часовые у входа смотрели хмуро. И хотя никто ничего не знал – а ощущение беды растекалось по городу, словно липкий ядовитый туман, в животах холодело, особенно у советских ответработников.
Горел свет и в Харьковской ЧК.
Сам же товарищ нарком по военным и морским делам склонялся над расстеленной во весь огромный стол картой. Лицо его было хмуро, губы плотно сжаты.
– Что вы предприняли, Рудольф Фердинандович?
– Павел Егоров уже выехал в войска.
– Куда? – поморщился Троцкий. – И зачем, что он там изменит?
– Бывший батальон, а теперь полк Михаила Жадова выдвинут к Купянску. Егоров будет собирать там отходящие части, приводить в порядок и восстанавливать фронт…
Троцкий выпрямился. Холодно блеснуло пенсне.
– А эти «отходящие части» в курсе, что товарищ Егоров будет поджидать их именно в Купянске?
Штаб молчал.
