жаль, прости. Не хотел бы я с тобой расставаться, но разве ж есть другой путь? Ты ему нравишься, моё единственное сокровище. Этот старый ублюдок, вонючий сукин сын, кто бы мог подумать, что он тоже интересуется почтовыми голубями и что ты ему приглянешься… Что скажешь?
Друзья всегда расстаются, не обвиняй меня, ступай с миром к этому ублюдку. Я тебя всю жизнь помнить буду. Если ты поможешь мне в этот раз, то станешь моим великим благодетелем, главным спасителем, я за тебя каждый день молиться буду…
Он сел, скрестив ноги, сложил руки и закрыл глаза.
— Небесные духи, земные духи, благословите моего брата в добрый путь, да минуют его беды и болезни, о Амитабха[29]…
Цзинцзин не понимал смысла слов, но лицо и голос хозяина ему не нравились. Он перестал клевать фасоль, взлетел к стропилам и уселся так, чтобы в случае чего тут же спрятаться.
— Ты ешь, ешь, не бойся, спускайся. Считай, это наш с тобой, братец, прощальный банкет… — Человек посмотрел на птицу, умолк, и что-то прозрачное блеснуло в его глазах.
Чтобы успокоить голубя, хозяин решил сыграть для него в последний раз. Он вытащил губную гармошку, поднёс её к губам и начал высвистывать популярную в то время среди образованной молодёжи русскую мелодию «Тройка». Он играл, и словно оживали перед ним снежинки и сосульки, бескрайние заснеженные равнины, и откуда-то из прошлого слышалось лошадиное ржание. Там, где-то в далёкой чужой стране, на берегу реки сидит одинокий ямщик и напевает горестно: «Ах, моя бедная лошадка, мы с ней объездили весь свет, а теперь ненавистный богач хочет отобрать её у меня, и впереди её ждут только горести…»
Цзинцзин решил, что слёзы хозяина не так уж опасны, заворковал и снова опустился на стол.
На другой день, едва рассвело, хозяин посадил Цзинцзина в картонную коробку. Как темно было внутри, как скучно, как тесно! Голубь тревожно заворковал, изо всех сил пытаясь выбраться наружу.
Хозяин нашёл ножницы и вырезал в коробке две квадратные дырочки, чтобы проходил воздух.
Голубь высунул головку в отверстие и снова заворковал.
— Всё равно боишься?
Хозяин поворчал, однако бросил в коробку немного еды, веток и мячик для пинг-понга, с которым голубь часто играл.
— Кур-р-р, кур-р-р, — из отверстия в коробке по-прежнему доносился испуганный и печальный голос.
Взяв коробку, хозяин вышел из дома. Цзинцзин всё ещё беспокоился, однако не ждал большой беды, решив, что им предстоит очередное путешествие. Но чем дальше, тем тревожнее: спустя некоторое время он перестал слышать голос хозяина и звуки губной гармоники. В окошке мелькали неясные полутени и цветные пятна. Голубь слышал то гомон толпы, то отдельные незнакомые слова, которые произносили чужие голоса. Он чуял запахи бензина, битума, кожи и чего-то ещё. До него доносились автомобильные гудки, стук железнодорожных колёс, гудение поезда и другие звуки, которые были ему неизвестны. Всё вокруг было непонятным, враждебным. В этой ужасной тряске и темноте голубь изредка издавал сдавленный свист, какой вырывается из груди при встрече с опасным хищником.
В окошко падали зёрна риса и бобы, в коробке была крышка от бутылки, наполненная водой, но Цзинцзин ничего не ел и не пил.
Он не знал, сколько времени прошло, когда в глаза ударил яркий дневной свет и сверху хлынул поток свежего воздуха. Настало утро? Его выпускают? Да… Он инстинктивно сжался всем телом, чуть попятился и тут же стрелой выпорхнул на волю.
— Ай! Ты что наделал? Коробка открылась! Мой голубь, мой голубь… — послышался где-то позади грубый голос мужчины средних лет. И сразу же заплакал ребёнок.
Цзинцзин не знал, что означают эти звуки, да и не хотел знать, он рвался в открывшийся ему бескрайний простор, к свободе. Он снова мог летать, мог мчаться ввысь, наблюдая, как земля удаляется и размывается. Но очень скоро голубь почувствовал себя как-то странно и задрожал всем телом. Где это он? Воздух слишком холодный, слишком сухой и как будто более грубый. Родные места полны зелени, а здесь кругом всё серое. В родных местах светлый туман стелется над жёлтым песком, в горах есть красивые озёра, а в вышине — голубое небо и белые, как он сам, облака. У лесного озера под старым деревом несколько больших камней образуют треугольник. По этим камням он понимал, куда лететь, чтобы найти знакомую крышу и увидеть круглое смугловатое лицо хозяина. Сейчас внизу не было ничего подобного.
Должно быть, отсюда до дома очень далеко.
Он взлетал всё выше и выше, чтобы видеть как можно дальше, заметить хоть что-то, что укажет путь на родину. Но так ничего и не разглядел. Он звал снова и снова, но так и не услышал ответа.
На большой высоте ветер стих, но стало ещё холоднее. Голубь уже до смерти устал, он почти терял сознание, когда увидел зловещую тень и встрепенулся, широко раскрыв глаза. Опасность рядом, но какая? Неужто орёл чёрным пятном мелькает сквозь облака? Тёмные, как грозовые тучи, крылья, мрачные глаза, острые когти различались всё отчётливее; стремительно, как порыв ветра, угроза приближалась…
Теперь голубем владела лишь одна мысль — спасайся!
*
Утром, едва проснувшись, человек почувствовал, что ему чего-то не хватает; прогнав остатки сна, он вспомнил, что голубя больше нет. Посмотрел на пустую клетку за окном, и сердце у него сжалось.
Ему так и хотелось отвесить самому себе парочку затрещин. Что же делать? Его «голубиная» сделка не удалась; благодаря ей ему удалось добиться расположения мастера по найму рабочих, однако «выдвижение кандидатов» ничем хорошим не закончилось. Чёрт, секретарь коммуны явно хотел пристроить чьего-то сынка, видимо, чтобы угодить папаше-начальнику. Сначала секретарь припомнил Мацюэ старые счёты по поводу кражи собак и еды, отметил, что его идеологическое перевоспитание ещё не окончено, отчитал за вызывающее поведение. Потом вдруг улыбнулся и похлопал по плечу, сказав, что революционная работа важна, что горным районам особенно нужна образованная молодёжь, и именно новое поколение таких специалистов, как ты… Тьфу, вот ведь двуличный пройдоха!
С улицы его позвал старик-бригадир. Закашлялся и просунул свою лысую голову в дверь:
— Ещё не завтракал? Уже время давать свисток. До обеда будешь разгребать помойную яму.
— Бригадир, у меня… рука болит.
— Вчера у тебя спина болела, а сегодня — уже рука?
Мацюэ встал с кровати и согнул правое запястье, словно не мог им пошевелить:
— Ох, боюсь, это перелом. У меня, должно быть, опухоль кости…
— Тогда… тогда иди смотреть за коровами.
— Смотреть за коровами…
Бригадир не обратил внимания на его усмешку, взял
