пора еще не подоспела и все успехи по части клева — явление временное, то ли на наступление какого-нибудь весеннего снега реагирует, — непонятно…
Съеженный недоросток-харюзенок ни папу, ни маму, естественно, не привел — привык в школе к безнаказанности, разгильдяй, — и Широков потихоньку двинулся по течению вверх, швыряя блесну в места, которые отмечал на ходу — в заводь, тянувшуюся к берегу, к мокрой кромке земли, в круг, неожиданно вспухший в течении, в водоворот, где могут крутиться разные козявки, подхваченные течением… Но поклевок не было.
До слуха его донесся далекий сдавленный шум. Раньше этого шума Широков не засекал — вроде бы не было его…
Оглянувшись, Широков увидел, что Сергей Иванович идет следом за ним, также бросает блесну в места, где может стоять рыба, и также пока безрезультатно.
— Что за шум, а драки нету? — выкрикнул ему Широков, но Сергей Иванович в этот момент подсек что-то, может быть, даже ленка, — подсек неудачно и огорченно махнул рукой:
— Шум, спрашиваешь? Там камни… пороги. По весне, когда воды много, шумят обязательно.
— Пороги?
— Ну-у… типа порогов. Рыба там водится крупная. Везучие ловцы вытягивают достойные экземпляры.
— Попробуем, попробуем, — Широков сменил желтую блесну на белую. — А вдруг?
Откуда-то из-за сопок прибежал неспешный ветерок, был он такой холодный, что пробил до костей, каждую костяшку обернул ледяной ватой. Сергей Иванович не выдержал, съежился.
— У-уф! — выдохнул трубно. — Побегу к костру, малость погреюсь, — и проворно припустил на девчоночьи вскрики, к костру, который разожгла Дарья (похоже, она решила не дожидаться ухи и начала готовить обед), а Широков двинулся дальше, к порогам.
Серый, оставив девчонок, побежал за ним, настороженно поглядывая по сторонам и принюхиваясь к невидимым следам.
«Что-то чует», — отметил Широков.
Уже много времени миновало с той поры, когда Широков оставил границу и начал жить по своим правилам, но граница продолжала для него оставаться мерилом поступков, явлений, событий, понятий, вещей, осознания того, что такое хорошо и что такое плохо, характеров человеческих, вообще бытия, и от мерила этого он, наверное, никогда не отойдет…
Да и поздно, если честно, отходить — в его возрасте правил жизни не меняют и шкуру не перелицовывают.
Сколько, спрашивается, осталось ему жить? Десять лет? Пятнадцать? Восемнадцать?
Честно говоря, на срок больше пятнадцати лет Широков не надеялся.
Белая блесна не привлекла хариуса, и он сменил ее на розовый «блюфокс». Сделал заброс.
Заброс получился пустым. Хотя блесна вернулась не пустая — глубина здесь оказалась небольшая, снасть коснулась дна и, подцепив черную кривую деревяшку, вылетела на поверхность.
— Тьфу! — отплюнулся Широков. — Такая дубина не только хариуса — кита отпугнет.
Он был прав — даже если на тройнике повиснет тонкая нитка, к блесне не приблизится ни одна рыба.
Сковырнул деревяшку с крючков, щелчком послал себе под ноги. Серый, теперь державшийся хозяина, не отходивший от него, глухо, как-то неясно заворчал, словно бы в глотке у него скопился мелкий галечник, заворочался неторопливо, издавая стертый звук. Широков огляделся — похоже, где-то рядом находился человек.
Но нет, берег был пуст, только с далеких угрюмых сопок продолжал тянуть, издавая едва слышный стон, холодный ветер — все-таки рано еще было появляться рыбакам на Невере.
Но тогда чего рычит Серый? Кого он чует? Широков присел на корточки, глянул в одну сторону, в другую — никого.
А Серый продолжал рычать. Широков, за многие годы научившийся чувствовать опасность задолго до того, когда она возникала реально, вновь ощутил тревогу; внутри, в душе, совсем неглубоко, шевельнулось что-то громоздко, встряхнуло его тело. Борясь с тревогой, он вновь бросил в реку блесну, попал точно в длинную, отчетливо нарисовавшуюся на поверхности течения струю.
Тут обязательно должна водиться рыба. Но рыбы не было, источающая легкий розовый свет блесна покорно подползла к берегу, и он выдернул ее из воды.
Тревога на ровном месте не рождается, есть силы, на которые человек реагирует без всякого на то понуждения, без видимых внешних причин. Надо поискать, что родило тревогу в Широкове. Синие неверские хариусы отошли на второй план.
Широков смотал леску почти до отказа, до самой блесны, зацепил кончик тройника за кольцо, прислонил спиннинг к камню. Ладонью огладил бок камня, словно бы хотел проверить его, и чуть не охнул от неожиданности: камень стрельнул таким острым холодом, что показалось — пробил насквозь. Обогнув камень, Широков ступил на мокрый, покрытый слизью заплесок, аккуратно обошел его по бровке, огляделся.
Серый, находившийся рядом, зарычал громче. Раз усилил голос — значит, Широков идет верно, где-то рядом находится раздражитель, на который реагирует пес.
Остановившись на несколько мгновений, Широков снова огляделся, услышал зов, неожиданно сделавшийся далеким «Алексеич!», но на него не среагировал, двинулся дальше.
В нем сейчас жил пограничник и только он, больше никто, и вел себя бывший майор так, будто находился на границе, в дежурной тревожной группе.
— Давай туда, Серый, — негромко проговорил он, ткнул рукой вперед. — Посмотрим, что тревожит тебя…
В глотке Серого вновь забренчал, зашевелился камешник, пес отклонился вправо, целя на кривое, изувеченное студью дерево, остановился около него.
У комля дерева, обросшего квелой, украшенной недавно народившимися стрелками травы, красовался четко отпечатанный след чьего-то добротного ботинка.
Обувь, чей отпечаток видел сейчас Широков, принадлежала к разряду «всепогодных вездеходов», как он прочитал в одном издании, и стоили такие вездеходы немало. Особенно по сковородинским меркам, поскольку зарплата здешняя сильно отличается от зарплат Москвы и Владивостока, сковородинский житель, присматривая себе башмаки по карману, в лучшем случае купит боты «прощай, молодость» или штиблеты с картонными подметками, на дорогие вездеходы он вряд ли наскребет денег.
Интересно, интересно… Серый стоял рядом с хозяином, также очень внимательно рассматривал отпечаток и глухо ворчал.
— Ладно, пойдем дальше, — сказал псу Широков, — но так, чтобы нас не видно было и не слышно.
Серый, поняв хозяина, стиснул челюсти и замолчал. Ветер, вольно катившийся сюда из-за сопок, пахнущий льдом, рождающий на коже колючую сыпь, немного стих, и разом сделалось теплее. Где-то недалеко звучал зовущий голос Сергея Ивановича, но Широков его не слышал — он словно бы вернулся в свое прошлое, в свою молодость, — на границе ведь приходилось попадать в разные ситуации, в том числе и такие, из которых отыскать нормальный выход было не то, чтобы непросто — его вообще нельзя было найти; выхода не существовало совсем.
Неожиданно Серый вопросительно глянул на хозяина, тихо заскулил, лег на брюхо и заработал лапами, будто солдат, изучающий новый вид передвижения в тылу врага во время глубокой разведки.
— Понял тебя, — сказал ему Широков, пригнулся как можно ниже и заскользил
