Видите вы его?
— Вижу-с!
— Ну, как вы его находите? Красивый молодой человек?
— Да-с! — отозвался снова едва слышно Коптев.
— Ну-с, отвечайте тотчас же и решите свою собственную судьбу: быть вам живому или после пытки быть через два-три дня на том свете! Отвечайте мне: этот Зиммер — не Львов, бежавший от вас в дороге?
Прошло несколько секунд молчания, и Коптев выговорил тихо:
— Нет!..
— Что нет?! Говорите прямо, яснее.
— Не понимаю… — пробурчал Коптев.
— Чего вы не понимаете?! — воскликнул Шварц. — Я вас толком спрашиваю: действительно ли господин Зиммер есть названец, облыжно назвавший себя чужой фамилией — Зиммером, а в действительности он тот самый Львов, который бежал у вас из-под конвоя? Понимаете вы?..
Коптев замотал головой.
— Так этот Зиммер — не Львов?! — вскрикнул Лакс.
— Нет!.. — твёрдо ответил Коптев.
Лакс двинулся, и у него невольно вырвалось:
— Что же это?!
— Что это?! — вскинулся вдруг на него Шварц. — А это — клеветничество! Это соперничество, доводящее людей до мерзких и подлых поступков! Извольте выйти вон!..
И так как этот, совершенно потерявшись, продолжал стоять на своём месте перед столом, то Шварц вскрикнул уже гневно:
— Убирайтесь вон или я вас велю вывести!
Лакс робко и виновато вышел.
Затем Шварц обернулся к Коптеву:
— А вас я прикажу тотчас освободить. Вас тоже всячески оболгали, чтобы… не знаю зачем. В бабьих дрязгах и умный человек запутается пуще, чем в важном деле. Вы поступили честно, правдиво. Другой на вашем месте мог совсем запутать дело. — И, обратясь к своему любимцу, Шварц заговорил мягче: — Вы, надеюсь, поняли, в чём дело, мой милый Генрих? Дело и мудрёное, и простое. Ваши враги, которых вы себе здесь нажили совершенно безвинно, хотели вас погубить… и потому только, что вас полюбила молодая девушка, которая вам не по сердцу и у которой много поклонников, ею из-за вас отверженных. Вас оклеветали! В чём и как — вы, вероятно, сообразили. Но конечно, совершенно достаточно свидетельства господина офицера, что всё это клевета. Впрочем, я и ранее был вполне уверен, что всё это дерзкая комедия и нелепость. — И, обернувшись к Коптеву, он прибавил: — Ну, ступайте, завтра будете свободны.
Коптев двинулся и украдкой глянул на Львова. Молодой человек заметил крайне печальное выражение лица офицера.
Когда он вышел, Шварц приказал Генриху сесть на стул против себя и заговорил совершенно гневным голосом:
— Полюбуйтесь, что творится, и подумайте!.. Что это такое?! И без того, кажется, у нас достаточно всякого рода дел государственных первейшей важности. Достаточно у нас путаницы во всём! Сами мы знаем, что много безвинных людей зря берём и зря осуждаем. А теперь близкие люди к нам, чего же лучше, моя собственная крестница и та прибавляет мне забот, тоже пустилась путаться в государственные дела! Ведь это она через этого дурака Лакса и других дошла якобы собственной догадкой, что вы, Генрих, названец, или, как говорится, облыжник. Вы якобы Львов, назвавшийся полунемцем Зиммером. И вы сами ещё не знаете, не догадываетесь, что могло произойти? Могло произойти самое ужасное, несправедливое дело! Офицер Коптев находится в положении человека, который не нынче завтра должен быть судим и сослан за то, что из-под его охраны бежал арестант. Он вызвался искать его и, разумеется, найти не может и не найдёт. Его спасение было бы найти этого Львова, хотя бы даже и не настоящего… И что же вдруг? Ему здесь охотники до чужих дел подготовили фальшивого Львова. И теперь, несколько минут назад, в этой самой комнате Коптев мог бы единым словом, при помощи некоторого криводушия, спасти себя от строгого наказания: ему стоило только сказать, что вы Львов. А что стали бы вы делать против свидетельства нескольких человек? Пока бы дело разъяснилось, вы всё-таки просидели бы в крепости. Ну, теперь я вас прошу отправиться прямо к госпоже Кнаус, повидать крестницу и сказать ей от моего имени, что ей да будет стыдно! Скажите, что я вас прислал и через вас прошу более ни на кого не клеветать, важных дел не сочинять и меня ими не обременять; от праздности ли, или ревности, или досады действовала она — мне всё равно! Скажите, что я, во всяком случае, на неё сердит. Что касается Лакса, то я его только потому не прогоню из канцелярии, что он действовал не самостоятельно: его подбила Тора, а он, с ума сходящий от неё, конечно, по её приказанию решается на всякий вздор. Ну, вот… Ступайте! Надеюсь, что во второй раз такой комедии не только с вами, но и ни с кем другим в стенах этой комнаты не произойдёт. Вы правы, говоря, что в такие дни, какие мы переживаем, разные языки, разные доносчики могут из служащего в канцелярии сделать воскресшего кабинет-министра Волынского; могут про меня донести герцогу, что я не кто иной, как тайный агент турецкого султана или бывший великий визирь.
Шварц сухо рассмеялся и кивнул головой.
Львов вышел из комнаты и не пошёл, а почти побежал через всё остальное. Будучи уже среди двора и шагая так, как если бы спешил по важнейшему делу, он уже не думал, а вслух повторял:
— Что ж это?! Почему он сказал это? Что его заставило?.. Вот уж понять совершенно невозможно…
Разумеется, Львову страшно хотелось повидаться с Коптевым тотчас же, так как он имел право бывать в камерах всех заключённых. Но это было опасно… Он решился ждать.
XXVI
Ждать долго не пришлось. Шварц сдержал своё обещание, и на третий день после очной ставки офицера с Зиммером он приказал его освободить.
Шварц был поражён добросовестностью молодого человека, который, имея возможность признать Зиммера якобы Львовым, мог затянуть своё дело, своё осуждение. И он не пошёл на это.
Разумеется, не кто иной, как Лакс, разыскал солдата, бывшего в конвое Коптева, и этот солдат заявил, что действительно господин Зиммер — «живой бегун Львов». Одновременно офицер по доносу Жгута из Калужской губернии был вытребован и доставлен в столицу. Лакс рассчитывал, что Коптев будет счастлив, вдруг накрыв своего беглеца. Он решил сообща с Торой заявить Шварцу, что его любимец Зиммер — названец и что это якобы уже заявил сам Коптев, что и подтвердит, конечно, при очной ставке. Лахсу хотелось устроить поразительный, театральный эффект, не предупреждая ни Зиммера о
