но опять же спокойно, точно ничего и не происходило. Параллельно еще отдавая какие-то распоряжения медсестре лебезящей у него под ногами.
Я не все понял, что сказал доктор. Но суть… словно ведро ледяной воды или кирпич на мою голову.
Из папки на семейство Беслановых я знал, что по их венам бежит скорей гнилая, чем первая положительная, но это означает что я являюсь отцом ребенка на хуеву тысячу процентов.
Когда я узнал что диагноз БЕСПЛОДИЕ НЕ подтвержден я уже тогда практически не сомневался что это мой ребенок. Но в полной мере осознал только сейчас.
И меня вдруг блядь шарахнуло по голове, что это из за меня, мой ребенок находится сейчас в опасности.
Уже только от одной этой мысли внутри все сжалось, меня заколотило как припадочного. Одел дурацкий халат и практически вбежал в гинекологическое отделение. Перед палатой на секунду замялся, боясь увидеть свою девочку вновь в таком состоянии.
Дернул дверь и застыл на пороге.
Маленькая была в сознании, а через секунду она стала орать чтобы я убирался. Я прирос к полу оглушенный ее истерикой, не мог уйти и зная как виноват, не знал что сказать.
Сбежался персонал и меня насильно вывели, так как сдвинуться с места самому шанса не было.
Я со стоном облокотился о стену и откинул назад голову ударяясь затылком, стискивая челюсти чтобы не завыть в голос.
Сползая медленно по стеночке, я все же заскулил как подстреленная собака вырывая с головы волосы и кусая костяшки пальцев.
— Маленькая. — сильные, до боли знакомые руки вжимают в себя мое тело, а хриплые, низкие звуки, подобно электрическому разряду — прошибают до самых костей.
От этого голоса, внутри всё сворачивается в ледяной, колючий ком и дышать становится нечем. А в нос забивается ни с чем не сравнимый запах, от которого меня ведет и невольно бросает в дрожь.
Поднимаю взгляд и как в пропасть без страховки, в самые чёрные на свете глаза. Смотрю и не могу насмотреться. Это чувство подобно раю среди ада, так больно, что хочется кричать, но у меня из груди вырывается только задушенный, затравленный всхлип.
Он действует словно спусковой крючок, для обиды, злости, ненависти и единственного сорвавшегося с моих губ слова.
— Отпусти! — цежу сквозь сжатые челюсти. Злость придает смелости. А меня не шуточно трясет, как при высокой температуре или как от играющего в крови адреналина.
Мне хочется расцарапать его безукаризненно красивое лицо, разбить его в кровь, разорвать на кусочки за всю боль и горе, что я проживаю.
А перед глазами проносятся все те унижения и отчаянное бессилие, когда я переставала чувствовать себя человеком, когда на коленях ползала и умоляла о пращении не имея за собой вины. Умоляла выслушать меня, дать мне возможность оправдаться перед ним.
Я прокручиваю это снова и снова, и ненавижу его, за все что он сделал, а точнее… хочу ненавидеть, но не могу.
И вместо того чтобы выплеснуть ему в рожу свою агонию, оглушить болью и правдой, впиваюсь ногтями в свои ладони, и заставляю своё натянутое, как струна тело, успокоиться.
Если до вчерашнего дня у меня были какие-то сомнения, что ему не все равно, то теперь от них не осталось и следа. Ему плевать. Так зачем рвать свою душу. Пусть думает что предала, не любила, пусть ненавидит… Мне уже безразлично.
— Что случилось, Юль? — надтреснутым голосом при этом ни единого намека на насмешку, в нем волнение и едва сдерживаемое бешенство.
Не верю. Твердит Станиславский в моей голове.
Неимоверным усилием воли беру свои эмоции под контроль и поднимаю снисходительно бровь.
Как говорят, делаю хорошую мину при плохой игре.
Слезы обжигают глаза, но я давлю их в себе. Растягиваю губы в фальшивой улыбке и шепчу.
— Недостаток профессионализма с замдиректором случился, а талант и рвение не оценили.
На несколько долгих секунд повисает напряженная пауза. А у Саши лицо приобретает серый оттенок, в гроб краше кладут. Он судорожно сглатывает, сжигая меня диким, полыхающим взглядом, а его захват рук на моем теле становиться все крепче.
— И не трогай меня. Не прикасайся. Все вы мужики одинаковые. — толкаю, что есть мочи в грудь, вырываюсь, а сделав лишь несколько шагов, чувствую, как у меня подкашиваются ноги и темнеет в глазах.
Не знаю сколько боли, горя… способна вынести человеческая психика, моя уже явно не вывозила, поэтому я просто осела на землю, как мартовский снег.
Глава 32
Очнулась со страшным шумом в черепной коробке вызваным очередным кошмаром. Если вы когда нибудь тонули, то можете ясно представить, какого это.
Я просто захлебываюсь этим паническим чувством ужаса и беспомощности, а потом подскакиваю на постели, обливаясь холодным потом и цепенею с выпрыгивающим из груди сердцем.
И вот находясь в этом состоянии я открываю глаза, и вижу белые стены, а в нос бьет резкий больничный запах. Первая же мысль в моей нездоровой голове. "Что с моим ребенком что-то случилось."
С огромным трудом уговариваю себя не паниковать.
И прислушиваясь к своим ощущениям, накрываю рукою живот. Это движение отзывается тянущей болью где-то внизу…
Моментальный липкий страх начинает сотнями игл покалывать кожу. В это мгновение открываются двери, а на пороге виновник всех моих бед.
Втянув с шумом воздух, не справляюсь с накрывшей меня в доли секунды истерикой.
— Ненавижу! — вырывается из моих пересохших губ.
— Это все из-за тебя! — бросаю в застывшее, каменное лицо.
— Убирайся! Уходи! — срываюсь на дикий крик.
— Убирайся!.. Убирайся! — ору до хрипоты в горле. На мои вопли сбегается весь медперсонал и пытается меня успокоить.
— Что с моим ребенком? Пожалуйста скажите что с ним? — мои крики постепенно превращаются в щенячий вой. Если с ним что-то случилось я себе никогда не прощу. Меня трясет от внутреннего ужаса.
— Пусть он уйдет! Это из-за него. Это все из-за него. — Твержу как мантру. Не унимаясь.
— Успокойтесь пожалуйста! Вам нельзя нервничать.
— С ребенком все хорошо. — слышу строгий голос. Склонившейся надо мной и удерживающей меня за плечи медсестры. Всматриваюсь в ее лицо в поисках правды.
— Успокойся моя хорошая. Твой ребеночек в порядке, а ты можешь ему навредить, если немедленно не прекратишь истерику. — уже мягко, с человеческим состраданием и материнской заботой в глазах.
Укладывает меня на подушку, разворачивается и обращается к застывшему как идол на пороге Саше.
— Выходите! Что вы встали? Вы не видете, как ваше присутствие сказывается на состоянии больной. — оттесняет его назад своими немалыми габаритами.
— Немедленно покиньте палату. Вы тревожите пациэнтку, а ей
